Смешные любови (рассказы)
Шрифт:
— Да, — сказал Мартин с умилением. — Ты отличный товарищ. Пошли посидим немного, ноги болят.
И мы сели на скамейку и, блаженно обратив лицо к солнцу, на какое-то время оставили без внимания все, что происходило вокруг.
Вдруг Мартин выпрямился (будто подстегнутый каким-то неведомым нервным вздрогом) и метнул взгляд вверх по опустевшей аллее парка. Оттуда спускалась девочка в белом платье. Уже издали, хотя пропорции тела и черты лица были еще малоразличимы, от нее веяло каким-то особым, трудно определимым очарованием,
Когда девочка приблизилась, мы увидели, что она совсем юная, уже не ребенок, но еще и не девушка, и это повергло нас в состояние такого возбуждения, что Мартин вскочил со скамейки: — Барышня, я режиссер Форман, кинорежиссер; вы должны нам помочь.
Он протянул ей руку, и девочка в несказанном изумлении пожала ее.
Мартин кивнул в мою сторону и сказал: — А это мой оператор.
— Ондржичек, — сказал я, протягивая руку. Девчушка поклонилась.
— Мы просто в отчаянном положении. Я собираюсь вести здесь натурные съемки для своего фильма; нас должен был встретить наш помощник, отлично знающий эти места, но он не приехал, и вот мы сидим тут и размышляем, как нам сориентироваться в здешнем городе и его окрестностях. И пан оператор, пошутил Мартин, — все время роется в своей толстой немецкой книге, но, к сожалению, ничего там в этом смысле не находит.
Намек на книгу, с которой я был разлучен на целую неделю, вдруг почему-то взбесил меня: — Жаль, что вы лично мало интересуетесь этой книгой, — отбрил я своего режиссера. — Если бы вы заранее и как следует изучали материал и не взваливали все на плечи операторов, ваши фильмы, возможно, были бы не так поверхностны и не отличались бы таким количеством несуразностей… Простите, вежливо обратился я к девочке, — не станем, однако, докучать вам нашими профессиональными спорами; наш фильм ведь исторический, и в нем пойдет речь об этрусской культуре в Чехии…
— Понятно, — поклонившись, сказала девочка.
— Это весьма интересная книга, вот взгляните, — сказал я и подал девочке книгу; она взяла ее с каким-то благоговейным страхом и, уловив мое желание, полистала.
— Здесь неподалеку должен находиться замок Пхачек, — продолжал я, — это был центр чешских этрусков… Но как попасть туда?
— Это близко, — сказала девочка и вся просияла, поскольку достоверное знание дороги на Пхачек помогло ей наконец обрести хоть какую-то почву под ногами в том довольно туманном разговоре, что мы завели с ней.
— Да? Вы знаете, как попасть туда? — спросил Мартин, изображая великое облегчение.
— Само собой! — сказала девочка. — Какой-нибудь час пути!
— Пешком? — спросил Мартин.
— Ага, пешком, — сказала девочка.
— Но ведь у нас машина, — сказал я.
— Вы не хотите быть нашим экскурсоводом? — спросил Мартин, но я не стал продолжать разговор в нашем привычном ритуале подшучивания; обладая более точным психологическим чутьем, чем Мартин, я уловил, что легковесное острословие скорее навредит нам сейчас и что наше оружие в данном случае абсолютная серьезность.
— Мы никак не хотели бы отнимать у вас время, барышня, но, если бы вы были так любезны и уделили нам минутку, чтобы показать нужные места, мы были бы вам премного благодарны за вашу помощь.
— Ну хорошо, — снова поклонившись, сказала девочка. — Охотно вам… Вот только… — Лишь сейчас мы заметили, что она держит сетку с двумя кочанами салата. — Вот только отнесу маме салат, это недалеко, и сразу вернусь…
— Конечно, салат надо отнести маме вовремя и в полной сохранности, сказал я, — а мы с удовольствием вас здесь подождем.
— Да. Это не займет больше десяти минут, — сказала девочка и, поклонившись еще раз, с усердной торопливостью пошла прочь.
— О небо! — сказал Мартин и сел.
— Недурно, что скажешь?
— Нет слов! Ради нее я готов пожертвовать обеими медицинскими сестрами.
Однако прошло десять, пятнадцать минут, но девочка не появлялась.
— Не волнуйся, — успокаивал меня Мартин, — если есть что-то точное, так это то, что она придет. Наш номер выглядел абсолютно правдоподобным, и девочка была в восторге.
Я придерживался того же мнения, и потому мы продолжали ждать эту девушку-подростка, с каждой минутой все более пылко желая ее. Между тем истек срок, назначенный для встречи с девушкой в вельветовых брюках, но наши мысли были так заняты девочкой в белом, что нам и в голову не приходило подняться со скамейки. А время шло.
— Послушай, Мартин, пожалуй, она уже не придет, — сказал я наконец.
— Как это объяснить? Ведь девчушка верила нам, как божеству.
— Да, — сказал я, — и в этом наша беда. Все дело в том, что она нам даже слишком верила!
— Ну и что? По-твоему, лучше, если бы она нам не верила?
— Возможно, это было бы лучше. Излишняя вера — наихудший союзник.
Мысль увлекла меня, и я разговорился: — Когда веришь во что-то безусловно, в конце концов доводишь свою веру ad absurdum. Подлинный приверженец какой-нибудь политики никогда не принимает всерьез ее софизмов, а относится серьезно лишь к скрывающимся за ними практическим целям. Политические штампы и софизмы существуют не для того, чтобы в них верили; они скорее призваны служить некой общей и заранее оговоренной уверткой; безумцы, воспринимающие их всерьез, раньше или позже обнаруживают в них противоречия, начинают взбрыкивать и позорно кончают еретиками или отступниками. Нет, излишняя вера никогда не приносит ничего хорошего; и не только политическим или церковным системам; даже нашей системе, которая должна была помочь нам заполучить девочку.
— Я что-то перестаю тебя понимать, — сказал Мартин.
— Это вполне удобопонятно: мы были для девочки всего лишь двумя серьезными и уважаемыми господами, и она, как благовоспитанный ребенок, уступающий место в трамвае старшему, хотела нам пойти навстречу.
— Так почему же она не пошла?
— Да потому, что слишком верила нам. Она принесла мамочке салат и восторженно стала ей рассказывать о нас: об историческом фильме, об этрусках в Чехии, и мамочка…
— Так, далее мне все ясно… — оборвал меня Мартин и встал со скамейки.