Шрифт:
Жан-Батист Мольер
Смешные жеманницы
Перевод Н. Яковлевой
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА и ПЕРВЫЕ ИСПОЛНИТЕЛИ
ГОРЖИБЮС - почтенный горожанин.
Мадлон - его дочь, жеманница.
КАТО - его племянница, жеманница.
ЛАГРАНЖ - отвергнутый поклонник.
ДЮКРУАЗИ - отвергнутый поклонник.
МАРОТТА - служанка жеманниц.
АЛЬМАНЗОР - слуга жеманниц
МАСКАРИЛЬ - слуга Лагранжа
ЖОДЛЕ - слуга Дюкруази
ДВА НОСИЛЬЩИКА с портшезом
ЛЮСИЛЬ, СЕЛИМЕНА - соседки, скрипачи, наемные драчуны
Действие происходит в Париже, в доме Горжибюса
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лагранж, Дюкруази.
Дюкруази. Господин Лагранж! Лагранж. К вашим услугам. Дюкруази. А ну-ка, поглядите на меня, только прошу не смеяться. Лагранж. Что вам угодно? Дюкруази. Какого вы мнения о нашем визите? Много ли вы им довольны? Лагранж. Я бы желал слышать ваше мнение. Довольны ли им вы? Дюкруази. Откровенно говоря, не очень. Лагранж. Я, признаюсь, глубоко возмущен. Помилуйте! Какие-то чванливые провинциалки жеманятся сверх всякой меры, обходятся свысока с порядочными людьми! Как это они еще догадались предложить нам кресла! И позволительно ли в нашем присутствии все время перешептываться, зевать, протирать глаза, поминутно спрашивать: "А который теперь час?" И на все вопросы ответ один: "да" или "нет". Согласитесь, что, будь мы самыми ничтожными людьми на свете, и тогда нельзя было бы нам оказать худший прием, не так ли? Дюкруази. Полноте! Вы уж не в меру чувствительны! Лагранж. И точно, чувствителен.. Настолько чувствителен, что хочу проучить этих девиц за дерзость. Я догадываюсь, почему они нами пренебрегают. Духом жеманства заражен не только Париж, но и провинция, и наши вертушки пропитаны им насквозь. Короче говоря, эти девицы представляют собой смесь жеманства с кокетством. Я понял, как удостоиться их благосклонности. Доверьтесь мне, и мы сыграем с ними такую шутку, что жеманницы сразу поймут, как они глупы, и научатся лучше разбираться в людях. Дюкруази. А в чем состоит шутка? Лагpaнж. Маскариль, мой слуга, слывет острословом; в наше время нет ничего легче, как прослыть острословом. У этого сумасброда мания строить из себя важного господина. Он воображает, что у него изящные манеры, он кропает стишки, а других слуг презирает и
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Горжибюс.
Горжибюс. Ну что? Виделись вы с моей племянницей и дочкой? Дело идет на лад? Объяснились? Лагранж. Спрашивайте об этом у них, а не у нас. Нам же остается только покорно поблагодарить вас за оказанную нам честь и уверить вас в нашей неизменной преданности. Дюкруази. В нашей неизменной преданности.
Лагранж и Дюкруази уходят.
Горжибюс (один). Те-те-те! Что-то они не очень довольны. Что за причина? Надобно разузнать. Эй!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Горжибюс, Маротта.
Маротта. Что прикажете, сударь? Горжибюс. Где твои госпожи? Маротта. У себя. Горжибюс. Чем они заняты? Маротта. Губной помадой. Горжибюс. Довольно им помадиться. Позови-ка их сюда.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Горжибюс один.
Горжибюс. Негодницы со своей помадой, ей-ей, пустят меня по миру! Только и видишь, что яичные белки, девичье молоко и разные разности,- ума не приложу, на что им вся эта дрянь? За то время, что мы в Париже, они извели на сало по крайней мере дюжину поросят, а бараньими ножками, которые у них невесть на что идут, можно было бы прокормить четырех слуг.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Горжибюс, Мадлон, Като.
Горжибюс. Нечего сказать, стоит изводить столько добра на то, чтобы вылоснить себе рожу! Скажите-ка лучше, как вы обошлись с этими господами? Отчего они ушли с такими надутыми лицами? Я же рам сказал, что прочу их вам в мужья, и велел принять как можно любезнее. Мадлон. Помилуйте, отец! Как могли мы любезно отнестись к неучтивцам, которые с нами так невежливо обошлись? Като. Ах, дядюшка! Неужели хоть сколько-нибудь рассудительная девушка может примириться с их дурными манерами? Горжибюс. А чем же они вам не угодили? Мадлон. Хороша тонкость обращения! Начинать прямо с законного брака! Горжибюс. С чего же прикажешь начать? С незаконного сожительства? Разве их поведение не лестно как для вас обеих, так и для меня? Что же может быть приятнее? Уж если они предлагают священные узы, стало быть, у них намерения честные. Мадлон. Фи, отец! Что вы говорите? Это такое мещанство! Мне стыдно за вас,- вам необходимо хоть немного поучиться хорошему тону. Горжибюс. Не желаю я подлаживаться под ваш тон. Сказано тебе: брак есть установление священное, и кто сразу же предлагает руку и сердце, тот, стало быть, человек порядочный. Мадлон. О боже! Если бы все думали, как вы, романы кончались бы на первой же странице. Вот было бы восхитительно, если бы Кир сразу женился на Мандане, а Аронс без дальних размышлений обвенчался с Клелией! Горжибюс. Это еще что за вздор? Мадлон. Полноте, отец, вот и кузина скажет вам то же, что и я: в брак надобно вступать лишь после многих приключений. Если поклонник желает понравиться, он должен уметь изъяснять возвышенные чувства, быть нежным, кротким, страстным - одним словом, добиваясь руки своей возлюбленной, он должен соблюдать известный этикет. Хороший тон предписывает поклоннику встретиться с возлюбленной где-нибудь в церкви, на прогулке или на каком-нибудь народном празднестве, если только волею судеб друг или родственник не введет его к ней в дом, откуда ему надлежит выйти задумчивым и томным. Некоторое время он таит свою страсть от возлюбленной, однако ж продолжает ее посещать и при всяком удобном случае наводит разговор на любовные темы, предоставляя обществу возможность упражняться в остроумии. Но вот наступает час объяснения в любви; обычно это происходит в укромной аллее сада, вдали от общества. Признание вызывает у нас вспышку негодования, о чем говорит румянец на наших ланитах, и на короткое время наш гнев отлучает от нас возлюбленного. Затем он все же изыскивает средства умилостивить нас, приохотить нас понемногу к страстным излияниям и, наконец, вырвать столь тягостное для нас признание. Вот тут-то и начинаются приключения: козни соперников, препятствующих нашей прочной сердечной привязанности, тиранство родителей, ложные тревоги ревности, упреки, взрывы отчаяния и, в конце концов, похищение со всеми последствиями. Таковы законы хорошего тона, таковы правила ухаживания, следовать которым обязан светский любезник. Но пристало ли чуть не с первой встречи вступать в брачный союз, сочетать любовь с заключением брачного договора, роман начинать с конца? Повторяю вам, отец: это самое отвратительное торгашество. Мне делается дурно при одной мысли об этом. Горжибюс. Что за дьявольский жаргон? Вот уж поистине высокий стиль! Като. И точно, дядюшка: сестрица здраво о вещах судит. Пристало ли нам принимать людей, которые в хорошем тоне ровно ничего не смыслят? Я готова об заклад побиться, что эти неучтивцы никогда не видали карты Страны Нежности, что селения Любовные Послания, Любезные Услуги, Галантные Изъяснения и Стихотворные Красоты - это для них неведомые края. Ужели вы не замечаете, что самое обличье этих господ говорит об их необразованности и что вид у них крайне непривлекательный? Явиться на любовное свидание в чулках и панталонах одного цвета, без парика, в шляпе без перьев, в кафтане без лент! Ну и прелестники! Хорошо щегольство! Хорошо красноречие! Это невыносимо, это нестерпимо! Еще я заметила, что брыжи у них от- плохой мастерицы, а панталоны на целую четверть уже, чем принято. Горжибюс. Неужто у них и впрямь рассудок помутился? Стрекочут, стрекочут - в толк не возьму, что они болтают. Слушай, Като, и ты, - Мадлон... Мадлон. Умоляю вас, отец: забудьте эти нелепые имена и зовите нас по-другому. Горжибюс. То есть как - нелепые? Да ведь эти имена даны вам при крещении! Мадлон. О боже мой! Как вы вульгарны! Поверить трудно, что такой отец, как вы, мог произвести на свет столь просвещенную дочь! Разве говорят в изящном стиле о каких-то Като и Мадлон? Согласитесь, что одно такое имя способно опошлить самый изысканный роман. Като. Правда, дядюшка: от столь резких звуков мало-мальски музыкальное уха невыразимо страдает. Зато имя Поликсена, избранное сестрицей, или Аминта, как я себя называю, отличается благозвучием, которого даже вы не сможете отрицать. Горжибюс. Вот вам мое последнее слово: я знать не знаю никаких других имен, кроме тех, которые вам даны при крещении. Что же касается до господ, о которых идет речь, то мне хорошо известны их семейства, а также и достатки. Мой вам приказ: выходите за них замуж! Мне надоело с вами возиться: нянчить двух взрослых девиц - непосильное бремя для человека моих лет. Като. Что до меня касается, дядюшка, то я одно могу сказать: я считаю замужество делом в высшей степени неблагопристойным. Можно ли свыкнуться с мыслью о том, чтобы лечь спать рядом с неодетым мужчиной? Мадлон. Позвольте нам хоть немного подышать атмосферой парижского высшего общества,- давно ли мы расстались с провинцией? Позвольте нам самим завязать роман по взаимной склонности и не слишком торопите с развязкой. Горжибюс (в сторону). Дело ясное: совсем рехнулись. (Громко.) Я уж вам сказал: я ничего не понимаю в вашей болтовне, но я желаю быть полным хозяином в доме. Или вы без всяких разговоров пойдете под венец, или, черт возьми, я вас упрячу в монастырь! Помяните мое слово! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Мадлон, Като.
Като. Ах, душенька! До какой степени у твоего отца дух погряз в материи! Сколь туп у него ум! Какой мрак в его душе! Мадлон. Что делать, милочка! Он так меня конфузит! Представить себе трудно, что я его дочь. Я только и жду, что счастливый случай откроет тайну моего высокого происхождения. Като. Я в этом уверена. По всем признакам ты знатного рода. И сама я, как погляжу на себя...
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Те же и Маротта.
Маротта. Вот тут лакей чей-то пришел, спрашивает, дома ли вы, говорит, что его господин желает вас видеть. Мадлон. Дура! Оставь ты свои мужицкие речи! Скажи: явился, мол, гонец и изволит спрашивать, дозволено ли будет его господину вас лицезреть. Маротта. Чего захотели! Я не больно-то сильна в латыни и не учила эту, как ее, философию по великому Сириусу. Мадлон. Какова дерзость! Просто невыносимо! Однако ж кто господин этого лакея? Маротта. Он его назвал маркизом де Маскариль. Мадлон. Ах, дорогая моя! Маркиз! Ступай же скажи, что мы принимаем. Конечно, это какой-нибудь салонный острослов, до которого дошли слухи о нас. Като. Натурально, душенька! Мадлон. Примем его тут, в зале: это будет приличнее, нежели приглашать его к нам наверх. Пойдем оправим слегка прическу и поддержим нашу репутацию. Скорее подай нам наперсника Граций! Маротта. Ей-ей, не разберу, что это за зверь. Коли хотите, чтобы я вас поняла, говорите по-человечески. Като. Принеси нам зеркало, невежда, да смотри не замарай стекла отражением своей образины. Be e, уходят.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Маскариль, два носильщика.
Маскариль. Эй, носильщик! Ой-ой-ой-ой-ой-ой! Как видно, мошенники хотят переломать мне ребра о стены и о мостовую! Первый носильщик. Тьфу, черт! Больно узкая дверь! Вы же сами приказали, чтобы мы вас втащили в дом. Маскариль. А то как же? Ах, бездельники! Мог ли я допустить, чтобы на пышность моих перьев обрушилось безжалостное ненастье и чтобы на грязи отпечатались следы моих башмаков? Уберите прочь ваш портшез! Второй носильщик. Так уж вы заплатите нам, ваша милость! Маскариль. Что-о-о? Второй носильщик. Я говорю, сударь, что нам следует с вас получить. Маскариль (дает ему пощечину). Мошенник! Требовать деньги со столь знатной особы? Второй носильщик. Так-то вы платите бедным людям! Да разве вашей знатностью будешь сыт? Маскариль. Но-но! Знайте свое место! Канальи еще смеют шутить со мною! Первый носильщик (вооружившись палкой от носилок). А ну, расплачивайтесь, да поживее! Маскариль. Что-о? Первый носильщик. Сию минуту давайте деньги, вот что! Маскариль. Вот это разумная речь! Первый носильщик. Поторапливайтесь! Маскариль. Хорошо, хорошо! Тебя и послушать приятно, а тот мошенник несет такую околесицу! Получай! Довольно с тебя? Первый носильщик. Нет, не довольно. Вы дали пощечину моему товарищу и... (поднимает палку). Маскариль. Потише, потише! Получай за пощечину. Миром от меня всего можно добиться. Теперь ступайте, а немного погодя зайдите за мной. Мне надобно быть в Лувре на вечернем приеме.
Носильщики уходят.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Маскариль, Маротта.
Маротта. Мои госпожи сейчас выйдут, сударь. Маскариль. Пускай не торопятся. Я расположился здесь со всеми удобствами и могу обождать. Маротта. Вот и они. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Маскариль, Мадлон, Като.
Маскариль (раскланиваясь). Сударыни! Вы, без сомнения, удивлены дерзостью моего поступка, однако ж эту неприятность на вас навлекла ваша слава. Высокие достоинства обладают для меня столь притягательной силой, что я всюду за ними гоняюсь. Мадлон. Ежели вы гоняетесь за достоинствами, то не в наших владениях вам надлежит охотиться. Като. В нашем доме достоинства впервые появились вместе с вами. Маскариль. О, позвольте мне с этим не согласиться! Молва не погрешила против истины, отдав должное вашим совершенствам, и всему, что есть галантного в Париже, теперь крышка. Мадлон. Ваша снисходительность делает вас излишне щедрым на похвалы, а потому мы с кузиной отказываемся принимать за истину сладость ваших лестных слов. Като. Душенька! Надобно внести кресла. Мадлон. Эй, Альманзор!
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
Те же и Альманзор.
Альманзор. Что прикажете, сударыня? Мадлон. Поскорее вкатите сюда удобства собеседования.
Альманзор вкатывает кресла и уходит.
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Маскариль, Мадлон, Като.
Маскариль. Но в безопасности ли я? Като. Чего же вы опасаетесь? Маскариль. Опасаюсь похищения моего сердца, посягательства на мою независимость. Я вижу, что эти глазки отъявленные разбойники, они не уважают ничьей свободы и с мужскими сердцами обходятся бесчеловечно. Что за дьявольщина! Едва к ним приблизишься, как они занимают угрожающую позицию. Честное слово, я их боюсь! Я обращусь в бегство или потребую твердой гарантии в том, что они не причинят мне вреда. Мадлон. Ах, моя дорогая, что за любезный нрав! Като. Ну точь-в-точь Амилькар! Мадлон. Вам нечего опасаться. Наши глаза ничего не злоумышляют, и сердце ваше может почивать спокойно, положившись на их щепетильность. Като. Умоляю вас, сударь: не будьте безжалостны к сему креслу, которое вот уже четверть часа призывает вас в свои объятия, снизойдите к его желанию прижать вас к своей груди. Маскариль (приведя в порядок прическу и оправив наколенники). Ну-с, сударыни, что вы скажете о Париже? Мадлон. Ах, что можно сказать о Париже? Нужно быть антиподом здравого смысла, чтобы не признать Париж кладезем чудес, средоточием хорошего вкуса, остроумия и изящества. Маскариль. Я лично полагаю, что вне Парижа для порядочных людей несть спасения. Като. Это неоспоримая истина. Маскариль. Улицы, правда, грязноваты, но на то есть портшезы. Мадлон. В самом деле, портшез - великолепное убежище от нападок грязи и ненастной погоды. Маскариль. Часто ли вы принимаете гостей? Кто из острословов бывает у вас? Мадлон. Увы! В свете мало еще о нас наслышаны, но успех нас ожидает: одна наша приятельница обещает ввести к нам в дом всех авторов Собрания избранных сочинений. Като. И еще кое-кого из тех господ, которые слывут, как нам говорили, верховными судьями в области изящного. Маскариль. Тут я могу быть вам полезен больше, чем кто-либо: все эти люди меня посещают. Да что там говорить: я еще в кровати, а у меня уже собралось человек пять острословов. Мадлон. Ах, сударь, мы были бы вам признательны до крайних пределов признательности, если бы вы оказали нам такую любезность! Для того чтобы принадлежать к высшему обществу, необходимо со всеми этими господами познакомиться. В Париже только они и создают людям известность, а вы знаете, что для женщины иногда довольно простого знакомства с кем-нибудь из них, чтобы прослыть законодательницей мод, не обладая для того никакими качествами. Я же особенно ценю то, что в общении со столь просвещенными особами научаешься многим необходимым вещам, составляющим самую сущность остроумия. Каждый день узнаешь от них какие-нибудь светские новости, тебе становится известен изящный обмен мыслей и чувств в стихах и прозе. Можешь сказать точно: такой-то сочинил лучшую в мире пьесу на такой-то сюжет, такая-то подобрала слова на такой-то мотив, этот сочинил мадригал по случаю удачи в любви, тот написал стансы по поводу чьей-то неверности, господин такой-то вчера вечером преподнес шестистишие девице такой-то, а она в восемь часов утра послала ему ответ, такой-то писатель составил план нового сочинения, другой приступил к третьей части своего романа, третий отдал свои труды в печать. Вот что придает цену в обществе, и, по моему мнению, кто всем этим пренебрегает, тот человек пустой. Като. В самом деле, я нахожу, что особа, которая желает прослыть умницей, а всех четверостиший, которые сочинены в Париже за день, знать не изволит, достойна осмеяния. Я бы сгорела от стыда, если бы меня спросили, видела ли я то-то и то-то, и вдруг оказалось бы, что не видела. Маскариль. Ваша правда, конфузно не принадлежать к числу тех, кто первыми узнают обо всем. Впрочем, не беспокойтесь: я хочу основать у вас в доме академию острословия и обещаю, что в Париже не будет ни одного стишка, которого вы бы не знали наизусть раньше всех. Я и сам упражняюсь в этом роде. Вы можете услышать, с каким успехом исполняются в лучших парижских альковах двести песенок, столько же сонетов, четыреста эпиграмм и свыше тысячи мадригалов моего сочинения, а загадок и стихотворных портретов я уж и не считаю. Мадлон. Признаюсь, я ужасно люблю портреты. Что может быть изящнее! Маскариль. Портреты сочинять труднее всего, тут требуется глубокий ум. Надеюсь, когда вы ознакомитесь с моей манерой письма, вы меня похвалите. Като. А я страшно люблю загадки. Маскариль. Это хорошее упражнение для ума. Не далее как нынче утром я сочинил четыре штуки и собираюсь предложить их вашему вниманию. Мадлон. Мадригалы тоже имеют свою приятность, если они искусно сделаны. Маскариль. На мадригалы у меня особый дар. В настоящее время я перелагаю в мадригалы всю римскую историю. Мадлон. О, конечно, это будет верх совершенства! Когда ваш труд будет напечатан, пожалуйста, оставьте для меня хотя бы одну книжку. Маскариль. Обещаю: каждая из вас получит по книжке в отличнейшем переплете. Печатать свои произведения - это ниже моего достоинства, но я делаю это для книгопродавцев: ведь они прямо осаждают меня, надобно же дать им заработать! Мадлон. Воображаю, какое это наслаждение - видеть свой труд напечатанным! Маскариль. Разумеется. Кстати, я должен прочесть вам экспромт, я сочинял его вчера у герцогини, моей приятельницы,- надобно вам знать, что я чертовски силен по части экспромтов. Като. Именно экспромт есть пробный камень острословия. Маскариль. Итак, прошу вашего внимания. Мадлон. Мы превратились в слух. Маскариль.
Ого! Какого дал я маху:
Я в очи вам глядел без страху,
Но сердце мне тайком пленили
ваши взоры.
Ах, воры! воры! воры! воры! Като. Верх изящества! Маскариль. Все мои произведения отличаются непринужденностью, я отнюдь не педант. Мадлон. Вы далеки от педантизма, как небо от земли. Маскариль. Обратили внимание, как начинается первая строка? Ого! В высшей степени оригинально. Ого! Словно бы человек вдруг спохватился: Ого! Возглас удивления: Ого! Мадлон. Я нахожу, что это Ого! чудесно. Маскариль. А ведь, казалось бы, сущий пустяк! Като. Помилуйте! Что вы говорите? Таким находкам цены нет. Мадлон. Конечно! Я бы предпочла быть автором одного этого Ого! нежели целой эпической поэмы. Маскариль. Ей-богу, у вас хороший вкус. Мадлон. О да, недурной! Маскариль. А что вы скажете о выражении: дал я маху! Дал я маху, иначе говоря, не обратил внимания. Живая разговорная речь: дал я маху. Я в очи вам глядел без страху, глядел доверчиво, наивно, как бедная овечка, любовался вами, не отводил от вас очей, смотрел не отрываясь. Но сердце мне тайком... Как вам нравится это тайком? Хорошо придумано? Като. Великолепно. Маскариль. Тайком, то есть исподтишка. Кажется, будто кошка незаметно подкрадывается к мышке. Мадлон. Настоящее откровение. Маскариль. Пленили ваши взоры. Взяли в плен, похитили. Ах, воры! воры! воры! воры! Не правда ли, так и представляешь себе человека, который с криком бежит за вором: Ах, воры! воры! воры! воры! Мадлон. Остроумие и изящество оборота неоспоримы. Маскариль. Я сам придумал мотив и хочу вам спеть. Като. Вы и музыке учились? Маскариль. Я? Ничуть не бывало. Като. А как же в таком случае? Маскариль. Люди нашего круга умеют все, не будучи ничему обучены. Мадлон (к Kaтo). Конечно, душенька! Маскариль. Как вам нравится мелодия? Кха, кха... Ла-ла-ла-ла! Скверная погода нанесла жестокий ущерб нежности моего голова. Ну, куда ни шло, тряхнем стариной. (Поет). Ого! Какого дал я маху! Като. Ах, какая страстная мелодия! Можно умереть от восторга! Мадлон. В ней есть нечто хроматическое. Маскариль. А вы не находите, что музыка хорошо передает мысль? Ах, воры!.. Как бы вопль отчаяния: Ах, воры!.. А потом будто у человека захватило дыхание: воры! воры! воры! Мадлон. Вот что значит проникнуть во все тонкости, в тончайшие тонкости, в тонкость тонкости! Чудо как хорошо, уверяю вас. Я в восторге и от слов и от музыки. Като. Произведения равной силы я не слышала. Маскариль. Природе одолжен я искусством слагать стихи, а не учению. Мадлон. Природа обошлась с вами, как любящая мать: вы ее баловень. Маскариль. Как же вы все-таки проводите время? Като. Никак. Мадлон. До встречи с вами у нас был великий пост по части развлечений. Маскариль. Ежели позволите, я в ближайшие дни свезу вас в театр: дают новую комедию, и мне было бы очень приятно посмотреть ее вместе с вами. Мадлон. От таких вещей не отказываются. Маскариль. Но только я вас прошу, хлопайте хорошенько, когда будете смотреть пьесу: дело в том, что я обещал обеспечить комедии успех,- еще нынче утром автор приезжал меня об этом просить. Здесь такой обычай: к нам, людям знатным, авторы приходят читать свои произведения, чтобы мы их похвалили и создали им славу. А уж если мы высказали свое мнение, тог, судите сами, посмеет ли партер возражать? Я, например всегда свое слово держу, и если уж обещал поэту, то у кричу: "Прекрасно!" - когда еще в театре не зажигали свечей. Мадлон. Ах, не говорите! Париж - восхитительный город! Тут на каждом шагу происходят такие вещи, о которых в провинции не подозревают самые просвещенные женщины. Като. Довольно, довольно, теперь нам все ясно: теперь мы знаем, как нужно вести себя в театре, и будем громко выражать свое восхищение по поводу каждого слова. Маскариль. Возможно, я ошибаюсь, но в вашей наружности tee обличает автора комедии. Мадлон. Пожалуй, вы отчасти правы. Маскариль. Вот как? Ну так давайте же посмотрим ее на сцене. Между нами, я тоже сочинил комедию и хочу поставить ее. Като. А каким актерам вы доверите сыграть вашу комедию? Маскариль. Что за вопрос? Актерам Бургундского отеля. Только они и способны оттенить достоинства пьесы. В других театрах актеры невежественны: они читают стихи, как говорят, не умеют завывать, не умеют, где нужно, остановиться. Каким же манером узнать, хорош ли стих, ежели актер не сделает паузы и этим не даст вам понять, что пора подымать шум? Като. В самом деле, всегда можно заставить зрителя почувствовать красоты произведения: всякая вещь ценится в зависимости от того, какую цену ей дают. Маскариль. Что вы скажете об отделке моего костюма? Подходит ли она к моему кафтану? Като. Вполне. Маскариль. Хорошо ли подобрана лента? Мадлон. Прямо ужас как хорошо Настоящий Пердрижон! Маскариль. А наколенники? Мадлон. Просто загляденье! Маскариль. Во всяком случае, могу похвалиться: они у меня на целую четверть шире, чем теперь носят. Мадлон. Признаюсь, мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы наряд был доведен до такого изящества. Маскариль. Прошу обратить внимание вашего обоняния на эти перчатки. Мадлон. Ужасно хорошо пахнут! Като. Мне еще не случалось вдыхать столь изысканный аромат. Маскариль. А вот это? (Предлагает им понюхать свой напудренный парик.) Мадлон. Дивный запах! В нем сочетается возвышенное и усладительное. Маскариль. Но вы ничего не сказали о моих перьях. Как вы их находите? Като. Страх как хороши! Маскариль. А вы знаете, что каждое перышко стоит луидор? Такая уж у меня привычка: набрасываюсь на все самое лучшее. Мадлон. Право же, у нас с вами вкусы сходятся. Я страшно щепетильна насчет туалета и люблю, чтобы все, что я ношу, вплоть до чулок, было от лучшей мастерицы. Маскариль (неожиданно вскрикивает). Ай-ай-ай, осторожней! Убей меня бог, сударыня, так не поступают! Я возмущен таким обхождением: это нечестная игра. Като. Что с вами? Что случилось? Маскариль. Как - что случилось? Две дамы одновременно нападают на мое сердце! С обеих сторон! Это противно международному праву. Силы неравны, я готов кричать "караул"! Като. Нельзя не пригнать, что у него совершенно особая манера выражаться. Мадлон. Обворожительный склад ума! Като. У вас пугливое воображение: сердце ваше истекает кровью, не будучи ранено. Маскариль. Кой черт не ранено - все искрошено с головы до пят!