Смеющийся волк
Шрифт:
Когда Маугли вслед за Акелой наконец добежал до вокзала в Ямагате, ему казалось, что сердце сейчас остановится и он вот-вот отправится в путешествие в мир иной. Но прошло некоторое время, и он заметил, что сердце бьётся уже не так сильно. Он встал, сделал несколько глубоких вдохов и понял, что в таком состоянии, пожалуй, уже не умрёт. И всё же как было тяжело! Изо всех сил он мчался за Акелой, потому что боялся остаться один в этом чужом городе. И всё же под конец отстал метров на сто. У Маугли со спортом всегда было неважно, бегал он медленно и потому терпеть не мог школьных спортивных состязаний и праздников. Каждый год ему там нацепляли на грудь ненавистную зелёную ленту — метку отстающего. А сколько же ему пришлось пробежать сейчас?! Может быть, километра три, если не больше.
На вокзале они посмотрели расписание и выяснили, что следующий поезд приходит через пятьдесят минут. Времени было достаточно. Оба они опять до нитки вымокли под дождём, поэтому пришлось снова отправиться в уборную, чтобы там выжать одежду, вытереть полотенцем голову и проложить новые бумажные стельки в обувь. Треть рулонов туалетной бумаги, с таким трудом приобретённых в универмаге, намокла по дороге, и теперь их, к сожалению, оставалось только выбросить. Такие ценные вещи, как рулоны туалетной бумаги, можно было добыть только в универмаге. Потом они заглянули в душный зал ожидания, где было полно народу. Сидеть там рядом с другими пассажирами было слишком уныло, и они сразу же ушли. Когда обогнули справа здание вокзала, наткнулись на маленький заколоченный сарай, обитый листами оцинкованного железа. Задняя его сторона выходила прямо на пути. Там вдоль насыпи тянулся длинный узкий пустырь с полосой жёлтых трубчатых нарциссов, посаженных посередине.
— Надо же! В таком месте — и цветы распустились! — невольно воскликнул Маугли.
Густая желтизна нарциссов под дождём казалась диковинным оперением золотистой птицы, которая лениво помахивала крыльями. Там ещё были цветы примулы и гиацинты. Ну да, чем дальше на север, тем больше вокруг цветов, бабочек и птиц. Маугли вспомнились слова Акелы. Так оно и есть! Здесь, на севере, сейчас весна. Правда, весна или не весна, а чёрных пантер и слонов здесь всё равно не водится…
Они забились под навес сарая, откуда открывался вид на цветущие нарциссы, и там Акела остриг Маугли волосы новыми ножницами. Акела орудовал ножницами лучше, чем мама Маугли. И лязгали ножницы у него в руках по-другому. Маугли не делал никаких заявок насчёт причёски — просто доверился ножницам Акелы. Да у него и не было никаких особых предпочтений. Раньше мама стригла их с братцем. В последнее время это делал парикмахер по соседству. О том, чтобы пойти в настоящий салон красоты и сделать причёску, пока ни сам Маугли, ни его мама даже не помышляли.
Акела быстро справился со своей работой. После того, как остриженные волосы были завёрнуты в газету и выброшены в мусорный ящик, Маугли поспешил в станционную уборную — посмотреть в зеркало, как он теперь выглядит. Из-под оставшихся волос виднелись уши, чёлка спереди закрывала весь лоб. Вертясь перед зеркалом и выгибая шею, Маугли пытался увидеть себя сзади. Обнажившийся белый затылок смотрелся сиротливо и печально. Стрижка была неровная, зигзагами и ступеньками. В целом было похоже на голову какой-нибудь длинношёрстной собаки. Тем не менее Маугли понравилось — он решил, что такая причёска ему идёт. Ему даже показалось, что так лучше, чем было раньше, когда он ходил с длинными девичьими волосами до плеч.
Надвинув бейсболку на свою новую причёску, Маугли вместе с Акелой вышел на платформу и стал ждать поезда. Ощущение в затылке и мочках ушей было непривычное. Чувствовалась некоторая прохлада, из чего можно было заключить, что, когда они уедут ещё дальше на север, затылок и уши будут просто мёрзнуть. Чего доброго, можно и простудиться. Одежда была ещё влажная, так что скоро стало зябко — пришлось топать ногами, растирать руки и ноги и подпрыгивать, чтобы согреться.
Когда наконец сели в поезд, выпили горячего чаю, съели бэнто и закусили вяленой хурмой, тело Маугли обмякло и ужасно захотелось спать. Мерный стук колёс убаюкивал. Чувствуя, как оставшиеся после стрижки волосы чешутся, покалывают под одеждой спину и грудь, Маугли привалился к плечу Акелы и забылся глубоким сном.
Покуривая сигарету из новой, купленной на станции пачки, Акела несколько раз зевнул. «И зачем выходили в Ямагате?! — корил
Некоторое время Акела левой рукой поглаживал и разминал Маугли спину. От такого массажа малыш быстрее согреется. Он и сам ещё не согрелся. Особенно в пояснице было как-то зябко. Акела подобрал с пола не успевший запачкаться лист газеты и засунул им с Маугли под спину. В узелке у него лежали более чистые газетные листы, но они размокли под дождём и сейчас были непригодны к употреблению.
Поезд неторопливо катил и катил вперёд, то и дело останавливаясь на маленьких станциях и полустанках. Акела прикрыл глаза и стал слушать сонное дыхание Маугли. Ни от чего более не делается так легко на душе, как от сонного дыхания ребёнка. Может быть, и отец Акелы, когда ложился спать там, на кладбище, бок о бок с четырёхлетним малышом, ожидал такого же облегчения. Наверное, отец испытывал чувство нежности и жалости к своему ребёнку. Может быть, маленький Акела своим сонным дыханием, всем своим телом согревал отца. В полудрёме Акела продолжал размышлять. Ведь и Маугли, вероятно, о некоторых вещах больно вспоминать. Хоть он ещё и малыш, но уже испытал немало огорчений и невзгод. Когда-то в детском доме малыши, казалось, жались и льнули к Акеле, но потом могли вдруг ощерить клыки и выгнуть спину, так что шерсть вставала дыбом. Когда откуда-нибудь из угла слышался рёв и он, бывало, спрашивал, что случилось, малыш мог злобно посмотреть и сказать: «Чтоб ты сдох!» Если он спрашивал, почему они так себя ведут, дети объясняли, что просто подражают взрослым, отцу или учителю, и ударялись в слёзы. С точки зрения Акелы, малыш всегда оставался просто малышом: и тельце у него было такое маленькое, симпатичное, и личико было кругленькое, мягонькое, и голосок был такой тонкий… Обнимая малыша, он всегда ощущал благостное успокоение. Наверное, и его приёмные «родители» в детском доме испытывали по отношению к маленькому Акеле такие же чувства. А что же он сам при этом — всегда щерил клыки, выпускал когти и выгибал спину?
Старый вожак стаи Акела, собравшийся уйти из жизни, положив голову на колени Маугли. Старый волк тоже чувствовал тепло и покой, исходившие от Лягушонка Маугли, — то, что было ему так необходимо, чтобы спокойно перешагнуть границу между жизнью и смертью. Так же и его собственный отец, который, обняв четырёхлетнего мальчика, зарывался с ним в сухие листья, чувствуя дыхание приближающейся смерти. Его отец и был старым вожаком волчьей стаи, ожидающим кончину.
Отец завещал четырёхлетнему Акеле: «Ты человек! Иди к людям!» А самого его забрали в больницу, где он и остался. А маленького Акелу отправили в детский сад-интернат, потом в другой, а потом в детский дом. Акела вернулся к людям, в человеческое жильё. Потом отец в своей больнице, словно старый вожак волчьей стаи, спел свою «Песню смерти», и голос его разнёсся по всему Токио. Словно ночной гудок паровоза…
Убаюканный мерным стуком колёс, Маугли видит сон о том, как они со старшим братцем гуляют по городу. Вот они выходят из дома, идут по дорожке к дальней улице, по которой ходит трамвай. Слева тянутся храмовые строения. Дорожка уходит вниз, под горку, — они словно погружаются на дно морское. Брат идёт вниз по дорожке. Маленький Маугли топает за ним следом. Денег у них нет, идут с пустыми руками. Сначала они бегали по дому, потом вышли на улицу и пошли. До подножья холма дорога была ещё знакома, а дальше им одним ходить не приходилось. Но они помнили, как шли по этой самой дорожке с мамой, сели в трамвай и в конце концов приехали в зоопарк.
Каменный забор с правой стороны дорожки становится всё выше по мере того, как они спускаются вниз. Тень от забора накрывает дорожку. Там так темно, что Маугли даже становится страшно. Его брат на тень не обращает внимания. Они спускаются с одного холма и начинают подниматься по дорожке на другой. Там вокруг теснятся незнакомые лавочки, какие-то незнакомые страшные храмы, ходят туда-сюда незнакомые люди, а здешние жители подозрительно на них косятся. Оба они хлюпают носом, от слюны и соплей подбородки мокрые и красные, рты разинуты, языки высунуты. И походка у обоих как у больных обезьяньих детёнышей. Как это возможно, что такая парочка, которая небось ещё и человеческого языка не разумеет, разгуливает без присмотра сама по себе?! Может быть, им просто захотелось на волю и они откуда-то сбежали?..