Смеющийся волк

Цусима Юко

Привлечённые человечьим духом, прилетели две жирные чёрные мухи и принялись с жужжанием кружить над путниками, касаясь крылышком то носа Капи, то мочки уха или губы Реми. Напрасно они отмахивались изо всех сил: мухам такая игра нравилась, и они с ещё большим азартом пикировали на цель.

Капи сказал:

— Может, кладбище и не имеет такого уж значения для покойников. Ну, умирает человек однажды. Всё равно после этого мир лучше не станет. Значит, нет особой разницы, как умирать. А если бы не так было… Тогда я даже не знаю, что делать тем, кого, например, убили и в озеро бросили или в лесу, в горах, а тело так и не нашли… Ведь они же в этом не виноваты.

— Ну вот, они-то как раз в лучший мир попасть и буддами

стать не могут — оттого и превращаются в призраков, в злобных духов.

Где-то невдалеке залаяла собака, послышался автомобильный клаксон. Пахло нагревшейся под солнцем землёй и травой.

— Может, конечно, и так бывает. Когда человек умирает, то мозг умирает, и весь он, я думаю, исчезает. Ну, то, что было человеком — женщиной, допустим, — это исчезнет, а останется что-то вроде ветра. И очень будет приятно. Потом постепенно перенесёшься в другое место — в джунгли, и там с джунглями сольёшься в одно. Я вот ни разу призрака Тон-тяна не видел.

Реми, отгоняя мух, издал какой-то звук — то ли вздох, то ли зевок.

— Да, но тогда зачем же кладбища устраивают? Непонятно. Может, всё-таки потому, что нельзя мертвецов бросать где попало, а надо их хоронить в специальном месте, которое для этого отведено? Во время войны, конечно, ничего нельзя было поделать. Но всё-таки, если мертвецов зарывать где придётся, то скоро и по городу не пройдёшь. Весь город в кладбище превратится. Я тоже, когда маленький был и жил на кладбище, никаких призраков и привидений не видел. Даже не боялся никогда, что они могут тут появиться. Вот именно! Мертвецам в таком месте, как кладбище, шляться нечего.

Капи возразил сонным голосом:

— Но, может, иногда они всё-таки шляются. Так… будто ветер прошелестит. И, может, им иногда хочется повидать те места, которые они при жизни любили. Они же привидения… Они точно есть. Я хоть призрака Тон-тяна и не видела, но иногда чувствую, будто он рядом. А у убитого, наверное, призрак не может к убийце подступиться. Но он, наверное, может товарища попросить, тоже призрака, чтобы наказать виновных…

— У кого мозги набекрень, тому всё нипочём, сколько привидений ему, психу, ни явись…

— Наверное, тому преступнику, что женщин убивает, от этого хорошо становится. Не понимаю, почему он всё время женщин убивает…

Реми не смог ответить и только вздохнул. Потом ещё раз попробовал отмахнуться от назойливых мух, сорвав пучок травы. Реми тоже не понимал почему. По крайней мере, в джунглях звери не убивают тех, что послабее, из своего же рода-племени. Различия между самцами и самками очевидны. Таких придурков-самцов, что охотятся за самками и их убивают, в джунглях нет. Иногда самка может убить самца, если он ей не понравится. Самки, которые рожают детёнышей, сами должны жить. Таков Закон джунглей. Но люди не живут в джунглях — ни мужчины, ни женщины — и Закона джунглей не знают. Мужчина — это совсем не то, что самец в джунглях. Похоже, что между мужчиной и самцом гораздо больше различий, чем между женщиной и звериной самкой. Только мужчины могут дойти до такой извращённой жестокости. Не понять их, мужчин. Вот у него, Реми, тело мужчины, но из этого вовсе не следует, что он понял, каким бывает мужчина. В смысле физиологии — да, он говорит как мужчина, повадки у него как у мужчины, вторичные половые признаки тоже как у мужчины, и возбуждается он как мужчина, и трусы иногда ненароком может запачкать, но обезьяной-онанистом он не стал и этим гордится и потому верит в свои силы, может на себя положиться. Хотя все эти вещи едва ли имеют отношение к вопросу о том, что есть мужчина. «Человечье логово» постигнуть не просто. По окончании средней школы Реми в старших классах со своими ровесниками почти не общался, так что плохо представлял себе, что с мальчиками происходит в семнадцать лет и как они меняются. Может быть, в «человечьем логове» те мальчики, которых родные матери бросили, стараются

стать более «мужеподобными». Вокруг Реми всегда были «приёмные матери» — женщины-воспитательницы. Родная мать у него когда-то тоже была, но определить разницу между ними он уже затруднялся. В его понимании, желание убивать женщин могло зародиться у того, кого родная мать в детстве мучила. Однако у него были основания опасаться, что, если он выскажет такую мысль, на него будут смотреть с подозрением, и потому вслух никогда такого не говорил. В глазах окружающих как раз такие мужчины, как он, Реми, выросшие без родной матери, заслуживали подозрений.

— Это для него всё равно, как убить щенка — без проблем. Да может, и не стоит задумываться, что там у него в голове, у этого психа-убийцы… Но надо, конечно, беречься, чтобы тебя не убили, — это уж точно!

Капи ничего не ответил — наверное, слишком хотел спать. Реми ещё раз вздохнул и тоже закрыл глаза. Сердце у него билось учащённо. Настроение вдруг испортилось: очень хотелось знать, что думает по этому поводу Капи. Должно быть, Капи к своему новому имени ещё не привык, и поверить до конца в то, что он Реми, тоже, наверное, не может. А ведь надо, чтобы Реми и Капи друг другу доверяли во всём без тени сомнения.

Когда Реми уже начал дремать, его вдруг что-то больно ударило сверху по лицу. Он невольно вскрикнул, ухватился рукой за чёрный предмет, который его так больно кольнул, и приподнялся. На поверку предмет оказался жёсткой бамбуковой метлой, перепачканной в земле.

— Ах ты! Пёс приблудный! Пошёл отсюда! Пошёл! — кричал истошным голосом маленький лысый старичок с раскрасневшейся от гнева физиономией, стараясь вырвать из рук Реми свою метёлку. От этих криков Капи проснулся и тоже испуганно вскочил. Затевать ссору в таком месте не годилось, да к тому же противником у Реми был хилый старик. Однако Реми здорово разозлился. Он состроил зверскую гримасу, сплюнул, отпустил метлу и встал на ноги. Потом обернулся к Капи, слегка ей подмигнул и буркнул:

— Ладно, пошли!

Они поспешно вернулись на станцию «Хатиодзи» и принялись изучать расписание. Ехать по Центральной линии в Токио смысла не имело. Ехать в противоположную сторону, в Кофу, тоже было не так уж здорово, потому что мать Капи была родом из Кофу. Оставалось только сесть на поезд йокогамской линии и двигаться дальше на юг. Тогда они должны были попасть к морю. Совсем неплохо будет побродить по берегу. Погода завтра, вроде, будет хорошая. Купаться, правда, нельзя, но зато можно будет половить крабиков в камнях, набрать морских звёзд. Когда Реми предложил ехать к морю, Капи с радостью согласился.

Поезд на йокогамской линии был такой же, как и на линии Яманотэ в Токио: в нём все ехали на работу или с работы. Время было начало пятого, так что пока особой давки ещё не было. В вагон села шумная компания — школьники средних классов, ехавшие, наверное, на какое-то мероприятие. Реми и Капи встали в тамбуре у дверей и молча смотрели сквозь стекло. Перед ними открывался ничем не примечательный сельский ландшафт. Школьники в здешних краях, правда, не носили старомодных рабочих шаровар, но девочки были в штанах, а мальчики все пострижены наголо. Они собирались кучками, болтали, смеялись, рассказывали какие-то анекдоты, обменивались новостями. От этого гомона Реми и Капи вскоре ужасно устали, и настроение у них испортилось.

Через час прибыли на конечную остановку «Хигаси-Канагава». Там сразу же пересели на поезд линии Кэйхин и часов в шесть прибыли в Йокогаму.

Было ещё светло. Есть пока не хотелось. На станции было полно народу. Чем толкаться здесь в толпе, лучше уж было ехать дальше на юг. Приняв такое решение, Реми и Капи пересели на поезд линии Ёкосука. В эту электричку набились в основном служащие, возвращавшиеся после работы домой из Йокогамы. Но главное, с каждой остановкой они продвигались всё дальше и дальше к морю. К морю. К морю.