Смиренное кладбище
Шрифт:
«Смесь», как и «эфиопский» мрамор, придумал Гарик. «Смесь» была везде: на могилах, под деревьями, под ногами. Обычная по составу и цвету земля.
…Наконец Воробей заволок на хоздвор пустую тележку.
– Все! Обед!
Очередь загалдела.
Воробей примкнул тележку цепью к сараю и, стянув робу, пошел под кран мыться.
– Сказано, обед. После часа приходите.
Он вернулся в сарай и закрылся нутри.
Народ потоптался у двери, потом стихло. Воробей достал портфеля кефир и выпил горлышка, наедаться не стал: через два часа праздничная жратва, чего зря харчи водить. Закурил.
– Кого? – прорычал Воробей, скидывая крючок. – Ах, ты… Я думал, эти опять… Купил?
– Протекло все… – Мишка поставил тяжелую сумку на пол. – Шашлыка нигде нет, всю Москву ъездил. Баранины взял… Замаринуем, лучше покупного будет. Лук у нас есть, соль-перец есть.
– Сам сделаю, поди умойся, взопрел вон. Стасик знаешь чего у Люськи вчера взял? – Воробей вытащил – под верстака «Посольскую».
– Ого! Лихо! Обалдеют мужики.
– Вот так. Пойду часок прошвырнусь, а, Миш? Тридцать лет – какого хрена!
Возле церкви звонарь дядя Леня размешивал палкой в ведре белила. Бурая олифа тяжелой струей тонула в краске.
Воробей подошел к нему, поздоровался.
– Сейчас красить придут, а белила встали, – ворчал дядя Леня. – Олиф кончился. У тебя нет?
– Пусти на колокольню, дам.
– Опять за рыбу деньги!.. Сколько раз говорено: забудь про колокольню… Без тебя олиф найду, ступай… – Старик махнул рукой.
– Ты погодь, дядя Лень. Смотри! – Воробей протянул звонарю раскрытый паспорт. – У меня сегодня тридцать лет. А олифы все равно, кроме меня, на кладбище нет.
Звонарь положил палку на ведро, взял паспорт:
– Точно, тридцать. На колокольню-то тебе зачем?
– Посмотреть. Глянуть разок сверху, а то вну всю дорогу. С покойниками.
– А за колокол заденешь? Или гробанешься сверху? тогда?
– Да не пью я год уже! Дядя Лень!
– Пить-то не пьешь… А башка колотая… Вдруг чего сверху примерещится.
– Дя-а-а-а-дя Лень…
– Колокол не заденешь?
– Ну ты чего, дядь Лень!
– Ладно. Олиф с тебя. Пять литров.
…Вкручиваясь в колокольню, Воробей добрался до звонницы. Колокола висели у самых глаз, их было три: самый маленький в полметра. Черные болванки языков была зачалены за кольцо огромного рыма, заделанного в каменную кладку барабана.
Воробей облокотился о чугунное витиеватое ограждение в одном проемов звонницы.
Вну был город, кладбища не было.
По ту сторону проспекта опрокинутыми лестницами тянулись на запад железнодорожные пути, пролезая кое-где под одинокими, не собранными в составы вагонами. «Бесхозы», – определил Воробей.
В той стороне, за телебашней, на Алтуфьевке его дом. Там и до колонии жил. Туда и после колонии вернулся. Как не хотел, а пришлось. Воспитатель в колонии Петр Сергеевич – такой старикан классный был – совсем собрался его усыновить перед самым освобождением и отцу написал по-хорошему. Но папаня, сука, отказался. И чего ему, с мачехой уже не жил, привел бы другую бабу да терся с ней. Не-е-т, заупрямился, козел старый. И главное, только пришел, через неделю выселили отца, по тунеядке. А к Петру Сергеевичу назад в сыновья проситься неудобно. Остались они с Васькой, братом, вдвоем в комнате.
Воробей
Выпили они с Васькой в садике, пошли домой.
Отец как раз макароны варил, концы кастрюли торчали… Васька подошел и без разговоров отца в торец, а потом тубарь взял и двумя руками… Отец захрючил – вырубился. Сам-то Воробей тогда отца не бил, боялся опять загреметь. Потом, правда, делал его крепко… Когда тот с высылки Собинки приезжал денег просить.
Сейчас-то хорошо, тридцать лет, жив, слава Богу, и монета завелась. И Витька растет, так все ничего… А с Петром Сергеевичем точняк лучше было б. Мужик был!.. Как он их, шпану колонии, на экскурсии возил!.. По Москве автобус наймет – и поехали. И чтоб хоть один сбег… А ему было бы, если б кто утек… Не по инструкции.
Воробей оглянулся и выглянул в проем напротив: ни памятников, ни крестов – сплошная шевелящаяся зелень. Обернулся назад. Машины без удержу неслись навстречу друг другу.
Телевор куплю цветной, Вальке шубу… «Жигули» нельзя, был бы слух – другое дело… Может, дачу купить?.. А что?.. Подкопить год-другой – и можно. Валька на даче с Витькой, пить меньше будет… Яблонь посажу. Вот только бы с судом обошлось… Адвокат хоть и говорит… Да ему за разговор деньги платят.
Воробей посмотрел на часы: пора. Ребята к трем обещались всех засунуть: пять захоронений – недолго.
6
Станислав Вербенко, Стасик, жил в раю.
Формально Стасик был такой же подсобный, как и Воробей, Борька-йог, как все, – со своим сараем на хоздворе, со своими простыми подсобными обязанностями. Соблюдавший, по мере возможности, слабую кладбищенскую дисциплину.
Но по существу Стасика на кладбище не было. Он устроил себе другую географию.
К забору хоздвора примыкали ветхие сарайчики послевоенной постройки. Принадлежали они законным хозяевам, проживающим в недовыселенных двухэтажных, барачного типа, домах в кладбищенском тупике.
Стасик выбрал сарай покрепче – с окнами, электричеством – и пошел к хозяину договариваться. И договорился. За умеренное вознаграждение Стасик получил в пользование сухое, освещенное, теплое шестиметровое жилье с маленьким тамбуром и навесом сбоку.
Одной стеной сарай поддерживал догнивающий кладбищенский забор, в остальном же не имел с кладбищем ничего общего.
Стасик разыскал мощную, звенящую уставшими пружинами кровать, приволок ее в домик, напротив кровати соорудил топчан, раздобыл столик; навез дома тряпья, электроплитку, утварь кухонную, приемник – и с размахом зажил в рукотворном раю. Позднее он отгородился от мира глухим дощатым забором со стороны тупика и оборудовал в нем дверь.
Внешней демократичностью и гостеприимством он давно уже создал себе популярность и пресек зависть, а со временем добился, чего хотел: без серьезной нужды к нему не перлись.