Смиренное кладбище
Шрифт:
Процессия медленно текла на девятый участок. У женщин получалось медленно, а мужики – видно было – тормозили себя, и скорбный шаг у них смешно выходил.
На девятом участке, метрах в десяти от могилы, давно уже перетаптывались автоматчики комендатуры – стрелять холостыми. После гимна.
– Воробей! – крикнул Стасик, остановившись неподалеку.
Мишка остановился. Воробей, раздраженно прищурясь, как всегда, когда недослышивал, рявкнул:
– Чего?!
– Тебя зовет.
– Чего там? – крикнул Воробей Молчку и обернулся
Мишка докрасил ограду, сбегал в сарай за шарами – забить в стойки, когда показался Воробей.
Воробей шел медленно, палец во рту – драл ноготь.
– Тебя сейчас урыть? – прохрипел он, входя в ограду. – Или завтра? Когда ребята сойдутся?
Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.
– Смотри под ноги, сука! – заорал Воробей. – Ты сколько, сука, мне за отпуск «прислал», а? Полтинник!.. А Стас говорит, клиент пер с утра до ночи!.. Смеется, говорит, Воробей, над тобой твой студент… А?!.. Над Воробьем хохочешь?!..
Желтые зубы Воробья скрипели, глаза шарили по земле. Мишка увидел на земле кувалду – осаживать ограду. «Все», – пронеслось в голове. Вцепился в липкую от краски решетку.
Воробей шагнул вбок, нагнулся… Мишка скачками вылетел за ограду и в сапогах, неподъемных от налипшей на краску грязи, понесся к церкви, к выходу…
11
– Хоздвор, часовня… В контору! Всех собрать! Через пять минут кого нет – уволю!
Петрович носился по кладбищу, собирая попрятавшийся по сараям штат. Кинутый на плечи, как бурка, плащ не поспевал за его бегущими ногами, косо свистел сзади.
Но уволить он уже никого не мог. Припух Петрович.
Вышло вот что.
Месяц назад в кабинет заведующего зашел солидный южного типа мужчина со свидетельством о смерти брата. Он просил захоронить брата в родственную могилу и выложил перед Петровичем заявление, заполненное по всей форме. Удостоверения на могилу у него не было. Стали искать по регистрационной книге: тоже пусто. Однако южанин уговорил Петровича «своими глазами смотреть могилу». Петрович согласился.
Южанин привел его к «декабристам» и ткнул пальцем в стертый холмик: «Суда хочу!» Петрович удивленно посмотрел на мужчину: в своем ли уме?
Южанин оказался вполне.
Они вернулись в контору и заперлись в кабинете. Петрович согласился «в порядке исключения» и велел Воробью быть в семь без опоздания.
Воробей перед прокуратурой раскрыл бесхоз, могила получилась лучше новой. Захоронили, как положено по-южному: до глубокой темноты над кладбищем носились стоны, играли гортанные незнакомые инструменты, бил длинный, непохожий на обыкновенный барабан…
Все бы ничего, да бесхоз этот три года назад – в юбилей декабристов – Управление культуры наметило к сносу. А на месте бесхоза – ступеньки к «декабристам» проложить как часть мемориала. Да беда-то в том, что Петрович тогда здесь еще не работал. Другой работал, которого посадили. И знать ничего Петрович не знал насчет ступенек.
И теперь закрутилась вся эта катавасия.
Петрович бросился уламывать верха. Уломал: дело кончилось увольнением «без права работы в системе похоронного обслуживания». Без суда.
Заслушивать сообщение замуправляющего трестом он и созывал свой бывший штат.
– Тебя что – не касается? – Петрович рванул дверь сарая. – В контору живо!..
– Чего орешь?.. – Воробей сидел в глубине сарая, не зажигая света. – Разорался…
– Иди, Леш… Носенко приехал.
– Ладно, приду.
Воробей ждал Мишку. Понимал, что тот больше не придет, а все-таки ждал.
Он прикрыл дверь сарая: успеется. Закурил. Посидел минут двадцать.
За дверью послышались шаги.
«Пришел». Воробей дернулся открыть дверь, но заставил себя сесть.
Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.
– Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.
– Пошел он!.. Скажи: голова болит…
– Ну, смотри, Леш. Болит – не ходи, не война… А чего тебя утром не было?
– На электричку опоздал.
– Тут студент твой был…
Воробей подался вперед.
– Ключ занес от сарая. Ты чего, Леш? А, Леш? Башка?.. Ну сиди, сиди! Я побег…
– Погодь, Кутя. – Воробей тяжело поднялся с табуретки. – Вместе пойдем.
…Штат расселся, кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.
– Контору на ключ! Никого не пускать! – Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду. – С ним ясно, – он мотнул головой в сторону Петровича, – а вот с вами? Кто бесхоз долбал?!
– Какой бесхоз? – невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.
– Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих… – Носенко постучал себя по плечам, – проедете! Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! – не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. – Не понял? Те, по собственному. Ну?
Петрович нырнул в кабинет.
– Минуту даю. Не скажете, половину увольняю! Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было.
– Так, минута… – Носенко надел очки и протянул руку назад, не оборачиваясь, к Петровичу: – Первое давай сверху.
Тот протянул листик с неровным обрывом.
– Охапов, – прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. – Та-а-ак, уволен.
– Чего я! – взвился Охапыч, – бесхоз не мой…
– Молчать! Следующего! Новиков…
– Меня-то за что? – задергался на полу Финн. – За Гарика таскали. Теперь за бесхоз чужой отдуваться, я жаловаться буду…
– Кому, финнам? – Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. – Тихо будь. Сопли жуй!
– Раевский.
– Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!.. – Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.