Смирнов. Русский террор
Шрифт:
— Дмитрий Истопчин, — вежливым салонным жестом представила Митю Лиза, затем повернулась к нему и все тем же сдержанным, чуть надменным тоном произнесла, — Иван Кольцов, руководитель нашей боевой группы.
Ее слова обожгли Митю словно бичом. Боевой группы?!
— Вчера мы лишились трех преданных соратников, — трагическим голосом произнесла Лиза. — Это были очень смелые, исключительно преданные нашему делу люди. Нам без них будет трудно, тем более что до назначенного срока…
— Я бы не торопился излагать ему все подробности, — прервал ее Кольцов, глядя Мите в глаза.
Взгляд его был не то насмешливым, не то презрительным. Ничего хорошего в нем не было уж точно.
— Брось! — звонко рассмеялась
И она подхватила Истопчина под руку, все с той же внезапной игривостью и веселостью. Тот не сопротивлялся, хотя это «разве ты о нем не слышал?» Мите совсем не понравилось.
— Идем, я тебе здесь все покажу!
IX
Днем, когда старшие Смирновы спускались в контору, третий этаж смирновского дома погружался в сонную дрему. Николай отсыпался, Владимир обыкновенно убегал спозаранку по какому-нибудь из своих бесчисленных дел, младшие дети уходили на прогулку со своими боннами и гувернанткой. В гостиной оставалась одна Мария Николаевна.
Быть на двадцать семь лет моложе мужа довольно трудно. Хотя бы уж потому, что некоторые из твоих падчериц и пасынков старше тебя. Впрочем, Петр Арсеньевич, предвидя возможные трудности, попытки неуважительного отношения к новой супруге сразу решительно пресек, вверив ей все ключи и ясно дав понять, что каждый, кто ее обидит, будет иметь дело с ним лично. Вопрос наследства вслух ни разу не поднимался, но каким-то образом всем стало ясно, что Петр Арсеньевич именно о нем и говорит. Чтобы не искушать Марию Николаевну понапрасну, старшие дети, особенно замужние дочери Смирнова, старались с ней лишний раз не встречаться. Поди потом докажи, что ты ее не обижал.
Говоря со старшими сыновьями мужа, Машенька обыкновенно напрягала ноздри и выгибала бровь, и лицо ее принимало модное выражение la femme fatale. С таким выражением она отвечала даже на самые простые, бытовые замечания, вроде: «напомните Глашке чтоб почистила фрак», или «что-то студня захотелось, распорядитесь кухарке». О том, что не касалось дома, Николай и Владимир с мачехой никогда не заговаривали. Петр же и вовсе, приезжая из Петербурга, вежливо здоровался, после чего вел себя так, будто Машеньки на свете нет вовсе.
Еще хуже дело обстояло с «падчерицами». Если старшая, Вера, жена купца второй гильдии Чекалина, и Мария Расторгуева, чей муж истратил все ее приданое на актрисок, еще проявляли хоть какое-то почтение к мачехе, то Наталья Бахрушина и Глафира Абрикосова лишь в присутствии отца сохраняли какое-то подобие вежливости. Что касается последней, то женитьба отца, очевидно, изменила ее отношение к нему. Хоть с виду она продолжала оставаться почтительной дочерью, но речь ее стала холодна, а движения в его присутствии скованы.
Быть женой человека, чье состояние считают самым большим в империи, тоже не легко. Многие этого не выносили и болтали про замужество Марии Николаевны Бог знает что. Дочка разорившегося купца Медведева, самая невзрачная из его красавиц, вышла замуж в четырнадцать лет. А познакомилась со Смирновым в девять. Он дал ей приданое, оплатил обучение в Елизаветинской гимназии, снабдив наилучшим гардеробом, и зорко следил, чтобы она ни в чем не нуждалась. Как только гимназия была окончена, Петр Арсеньевич повел ее под венец. Однако что бы ни говорили, Смирнов всего лишь последовал крестьянскому обыкновению — брать жену совсем молодой и воспитывать на свое усмотрение.
Один раз круто переменившись, жизнь Марии Николаевны потекла необыкновенно однообразно. Временами она бралась «выколачивать пыль» из смирновского семейства.
После замужества Мария Николаевна вдруг полюбила платья из темного крепа и стала носить монокль, хоть зрение имела прекрасное и совершенно в очках не нуждалась.
Главными врагами Машеньки все эти годы были скука и мигрень. Одно другое усиливало, и выхода из этого замкнутого круга она никак не могла найти.
Машенька стала запоем читать.
Днем, после завтрака, поскучав немного на уроке младшей дочери, послушав вполуха гувернантку, она отправлялась в книжную лавку Смирдина. Там, надев пенсне, брала одну за другой книги, что подавал ей приказчик, открывала их то вначале, то где-то в середине, внимательно, даже с преувеличенной заинтересованностью прочитывала несколько предложений, живо реагируя. Иногда склоняла голову набок, приподняв бровь, будто неожиданно нашла в сочинении что-то дельное. Губы ее при этом слегка кривились, словно говорили: «Вот уж не ожидала никак, что этот может нечто стоящее сотворить». По большей части же морщила нос, словно от несвежей рыбы, возвращая томик приказчику с выражением скуки и легкой брезгливости. Чем руководствовалась Машенька в своем выборе, определить или угадать не было никакой возможности. На обратном пути она всегда велела останавливаться у одного из привокзальных киосков, принадлежавших Суворину, издателю «Нового времени». Не выходя из экипажа сама, посылала кучера или сопровождавшую ее экономку купить все новейшие криминальные и любовные романы. «Барыня велела для прислуги купить», — такую фразу Мария Николаевна строго велела говорить лоточнику. Впрочем, заботясь о нравственном воспитании своей многочисленной челяди, она довольно внимательно перлюстрировала яркие сюжетные истории, и те, что казались ей слишком фривольными, запирала в специальном сундуке. Книги от Смирдина Машенька заботливо расставляла в библиотеке, уверенная, что вскоре непременно найдет для них время.
Вначале театрального сезона Мария Николаевна всегда приобретала одну из лучших лож. Посещала премьеры первых недель, если вдруг не заболевал кто-то из детей, не случался приступ мигрени или грустное, переменчивое настроение не извещало о скором приближении ежемесячных женских хворей. Чаще других Смирновых в семейной ложе можно было видеть Владимира с женой, актрисой Никитиной, ее сестрой, а иногда в обществе дам полусвета, которых большинство присутствующих мужчин прекрасно знали лично, но в театре предпочитали делать вид, что совсем даже с ними не знакомы.
День Машеньки проходил обычно беспокойно. Просматривая журналы и газеты, которые выписывала в огромном количестве, она часто натыкалась на советы по воспитанию и считала своим долгом немедленно ознакомить с новшествами бонну, гувернанток, а если дело было на даче, то и берейтора, нанятого Алешеньке. Далее наступала очередь доклада экономки. Мария Николаевна завела в доме строгий учет, наподобие английского. Домашняя бухгалтерия велась с размахом. Большие амбарные книги хранили подробнейшее описание и подсчет стоимости всего съеденного, выпитого, истраченного на педагогов, платье носильное и исподнее, собственную конюшню, жалованье прислуге и прочие необходимые семейные расходы. Если бы Петр Арсеньевич захотел, то в любой момент мог бы узнать, как были истрачены деньги на ведение домашнего хозяйства, которые он ежемесячно выдавал супруге. Она сама настояла, чтобы средства выдавались именно ей, а не бывшей ключнице, ныне экономке Агафье. Ведение такого огромного и подробного учета требовало много времени и сил. Чтобы осуществить это важное дело, пришлось нанять двух молодых приказчиков, только окончивших бухгалтерский курс в коммерческом училище Щукина.