Смок - боевой змей
Шрифт:
— Нога! — крикнула Оляна, и отрок, движимый каким-то вдохновением, метнул сулицу. Узкое, длинное острие пробило рогожу посреди плетеной ноги.
— В колено! — оценил Некрас. — Ворог упал и не поднялся! Одним менее.
Олята испуганно обернулся и покраснел.
— Добро метнул! — похвалил Некрас. — Курский князь на службу не взял бы, но белгородскому сгодишься.
Оляна поднесла собранные на лугу сулицы. Некрас взял одну посреди древка.
— Покажу тебе, что белгородские не умеют. Бери мой меч!
Олята радостно вытащил саблю из-за пояса сотника и стал наизготовку.
— Руби!
Олята не успел замахнуться, как каленый наконечник
— С сулицей в ближнем бою можно выстоять против меча. Для рубки замах нужен, а ты ему… — Некрас резко выбросил в сторону руку с сулицей. — Видел? Даже если противник мечом колет, ты его опередишь — меч тяжелый, замах нужен, а сулица легкая.
Некрас вновь заставил Оляту упражняться с рогожным человеком, а когда отрок наловчился попадать в руки и ноги, стал учить его бою. Для этого сотник сбил с двух сулиц наконечники, отдал отроку одно древко, а себе взял второе. Учение вышло тяжким: Олята бил, Некрас уворачивался, отрок проваливался вперед, а сотник хлестал его по спине древком. Олята охал, а Некрас смеялся:
— Радуйся, что не мечом!
Оляте никак не удавалось попасть древком сулицы в сотника, не раз он в сердцах хотел бросить учение — болела избитая спина. Оляна в бане только вздыхала, осторожно трогая мочалом посиневшую спину брата. Так продолжалось несколько дней. Олята стал ненавидеть Некраса, ему мнилось, сотник с ним просто забавляется. И чем больше отрок злился и ненавидел, тем хуже у него получалось. Как-то ночью, лежа на лавке, Олята стал вспоминать события ушедшего дня, мысленно разбирая свои неудачи. Некрас всегда предвидел, куда он ударит. Почему? Конечно, он не спускал глаз с Оляты, но и Олята глядел на него во все глаза! Как быстро не выбрасывал отрок руку с сулицей, сотник увернуться успевал. «Он знает, куда я ударю, потому что смотрит мне в глаза! — вдруг догадался Олята. — Скошу глаз на руку — значит, рука; гляну на ногу — туда и ударю… Ну, погоди!»
На следующий день учение началось, и Олята, стоя наизготовку, внимательно смотрел в глаза сотника — как и прежде. И вдруг отрок, не отводя взгляда, неожиданно выбросил руку. Некрас охнул и зашипел от боли — древко сулицы ткнуло его пониже колена.
— Еще! — велел сотник, отступая на шаг.
Олята, все так же глядя в глаза хозяина, ударил снова. В этот раз Некрас не охнул — закричал, закрыв руками низ живота:
— Гляди, куда бьешь! Остолоп! Мы ж не на войне! Меня теперь Улыба выгонит…
Олята испуганно отступил, со страхом ожидая расправы. Заслужил… Всю злобу свою выплеснул в этом ударе. Некрас же, пошипев и поохав, выпрямился, похромал к нему и одобрительно хлопнул отрока по плечу.
— Догадался все же… Я нарочно не подсказывал… Будет из тебя добрый вой! Только упражняйся сам. Прибьешь меня ненароком, кто на смоке полетит?..
Олята послушался. Теперь он упражнялся наедине с рогожными человечками — отрок научился их плести, а рогож в доме хватало. Человечки получались не такие красивые, как у Некраса, но для дела пригодные. Некрас, возвращаясь от Улыбы, подходил, смотрел, одобрял или же поругивал, давал советы, после чего шел к своему змею. Пока он летал, Олята повторял уроки — с копьем, метанием сулицам и боя сулицей, зажатой в руке. Когда надоедало, отрок садился на коня и мчался на рогожного человека с копьем наперевес. От таких ударов плетеный человек расползался на куски, поэтому Олята колол его, когда на рогоже не оставалось живого места. Еще он наловчился бросать сулицы на скаку. Некрас не учил его этому, отрок сам додумался. Как-то Некрас, воротясь, застал его за этим занятием и посуровел лицом.
— Блажь! — проворчал, когда Олята подскакал к нему. — Не нужно это.
— Почему? — удивился отрок.
— Так не воют. Ты хоть раз видел сечу?
— Нет. Как батьков убили, и то не видел.
— Расскажу. Конные летят на врага с копьями, те засыпают их стрелами. Сшиблись, копья — долой, в тесноте с ними не развернуться, начинается сеча. Тут уж кто проворней… Пешие идут друг на друга тоже с копьями, тоже стреляют из луков и только в двадцати шагах начинают бросать сулицы. Потом — в копья! Не удержал врага на длине древка, копье бросай, доставай нож… Такая теснота начинается, что повернуться трудно! Еще сулицы добре бросать со стен, когда враг идет на приступ. А с коня… На охоте разве. Еще можно, когда врага бегущего гонишь, но это подлое дело! Какой из него враг, раз бежит? Мечом плашмя или древком копья ударил, оглушил и связал для полона… Беззащитного убивать — грех! Так что брось…
Тем же вечером, натирая в бане Некраса мочалом, Олята осторожно потрогал шрам на его груди.
— Это что?
— Говорил: учителя добрые были! — хмыкнул Некрас.
— Разве так учат?
— Бывает и так. Тебе спину пришлось выдубить, чтоб понимать стал, а меня учили железом.
— Это сулица?
— Нож…
— Убить хотели! — догадался Олята.
— Хотели, да не вышло! — криво усмехнулся Некрас. — Рубаха железная на мне была, да и нож в кость попал. Не дошел до сердца. Учил же тебя: в грудь не меть! Бей в мягкое… На человеке много мест, броней не закрытых, где жилы важные проходят. Достаточно легко чиркнуть — ножом или сулицей, и ничто не спасет. Я места те углем мазал, помни!
— Что стало с тем, кто ножом ударил? — спросил Олята.
— С ним не стало, с ним еще станется, — загадочно ответил сотник и принялся обливать себя из ковша…
8
Едва переступив порог дома Улыбы, Некрас понял: сегодня меда не будет. Стол, за которым, выпрямив спину, сидела Улыба, был пуст, губы хозяйки (пухлые, алые губы, созданные, чтоб их целовали) сурово поджаты. Руки сотника, привычно потянувшиеся к застежке пояса — снять вместе с саблей и бросить на лавку — замерли на полпути. Некрас остановился у порога и заложил руки за спину. Захочет хозяйка — позовет. Нет — уйти проще.
— Приходила твоя… — зло сказала Улыба. — Сказала: ты послал!
— Кто приходил? — не понял Некрас.
— Блядь! — вспыхнула Улыба. — Молодая, красивая, одежа на ней добрая… «Некрас, — говорит, — велел кормить!»
— Так это нищенка! — догадался сотник.
— Не похожа на нищенку! Я же кажу: молодая, красивая, одежа добрая…
— Купила, значит, одежу. Я денег дал.
— Ты, выходит, их одеваешь, а кормить я должна?
— Я заплачу. Она не сказала?
— Почему я должна их кормить — даже за твое серебро?! — взвизгнула Улыба. — Совсем сором потерял! Блудник!
— Послушай! — Некрас шагнул ближе. — Она вдова, мужа, как у тебя, засекли. Дом сгорел, дети малые…
— Ты пожалел?
— Должен пожалеть.
— Это почему?
— Потому как дом ее спалил. Из Городца она…
— Всех не пожалеешь… Мало ли у кого мужа убили, или дом спалили… Кто мне помог, как овдовела? Сама мед варила и торгу стояла!
— Тебе дом остался, доброе какое-никакое, примирительно сказал Некрас. — У нее — совсем ничего. А к тебе послал, потому как в Волчий Лог ее не пустят — там сторожа.