Смола
Шрифт:
Поэтому Мария Свендсен в скромном бюстгальтере и красивых брюках была для Хордеров подарком судьбы.
Чтобы волосы не мешали во время работы, она убирала их в пучок – у нее были длинные светлые локоны, которые кроткими нежными волнами спускались по лицу и шее. В первый раз Йенс увидел ее, случайно заглянув в окно белой комнаты. Он тут же отвел взгляд, но то, как Мария улыбнулась ему сквозь стекло, забыть он уже не мог.
Как-то раз она зашла к нему в мастерскую. Они болтали о погоде и мебели. Она старалась не говорить о его матери, хотя Йенс и сам понимал, что с Эльсе ужиться нелегко.
Сначала они практически
Вскоре их рассказы вышли за границы Ховедет, да и за границы острова тоже. Мария рассказывала о своем детстве на материке, о своих трудягах-родителях. О школе, в которой ей не нравилось, потому что все там были просто отвратительные. А вот читать и писать она любила больше всего на свете.
Она рассказывала о прочитанных ею книгах, и о тех, которые хочет прочитать. Рассказывала о том, как переписывала страницы просто потому, что любила писать, и как решила придумать продолжение к переписанным страницам, потому что любила сочинять. О том, как она записывала свои мысли, чтобы освободиться от них. И как она прижимала нос к страницам, чтобы вдохнуть их запах.
А когда она сказала, что уткнулась носом в бумагу, Йенс оживился и спросил: «А ты знала, что бумагу делают из дерева?»
С каждым днем Йенс все больше очаровывался Марией. С ней ему было легко, как ни с кем другим. Может, оттого, что он встречал не так много людей с материка. «Может, с ними всеми легче», – думал он.
Йенс любил слушать ее звонкий голос, который говорил ему так мало, но вместе с тем – так много. Но если уж она говорила, то давалось ей это с невероятной легкостью. Она делала вдох, такой спокойный и глубокий, что можно было подумать, будто она делает его осознанно. И хотя он не решался взглянуть на нее прямо, он все же замечал, как при каждом вдохе поднимается под блузкой ее грудь, он слушал, дышал с ней в такт и вспоминал о море; о том, как северные волны бились о берег в тот день, когда они с братом и отцом приходили туда. Тихий вдох, тихое шипение волны и снова вдох. Успокаивающая бесконечность.
Именно так он слышал дыхание Марии и, слушая его, забывал дышать сам.
А какая красивая у нее улыбка.
Улыбка Марии пряталась в уголках ее губ и как будто была там всегда. Йенс был уверен, что Мария немного улыбалась, даже когда плакала.
В ее нежности Йенс чувствовал силу, в осторожности – нерушимое спокойствие, в невероятном трудолюбии – мягкость. Он наблюдал за тем, как она носит тазы, одежду, постельное белье, дрова, кастрюли, мешки, даже не останавливаясь, чтобы вытереть пот со лба. Он замечал, что она обращается с животными так уверенно, как будто делала это всегда. Без страха и колебаний, сильными, нежными руками и уверенным голосом. Животные любили Марию.
Как же Йенс их понимал.
В сентябре Йенс показал ей лес. Когда в его волосах застряла смола, Мария засмеялась. В марте он показал ей море, и она хохотала, когда он намочил ноги. В июне он показал ей луг, и она поцеловала его в зарослях «постельной соломы Девы Марии».
Дорогая Лив,
В моей жизни были решения, которые мне не стоило принимать. Быть может, мне не стоило встречать твоего отца. Быть может, если бы я осталась на материке, все было бы тогда гораздо проще. Я бы вышла замуж за кузена отца, которого он мне сватал. Отец говорил, что это помогло бы бизнесу – у него был книжный магазин.
Но я была такой юной. Слишком юной. А у кузена был мерзкий, злобный взгляд и огромные руки, несмотря на то, что этими руками он только записывал числа и выписывал счета. Я боялась этих огромных рук и его самого, хоть отец и говорил мне, что кузен – хорошая партия для меня. Не потому ли он был хорошей партией, что поддерживал малый бизнес, особенно если бизнес принадлежал родственникам.
Да, может, он и был хорошей партией для стеснительной дочки хозяина книжной лавки. Извращенный и зацикленный на бизнесе мужчина, который после смерти своего больного отца должен был унаследовать завод по производству контейнеров для яиц. Мне кажется, что его руки с легкостью давили эти яйца, едва он к ним прикасался. Я чувствовала себя такой же хрупкой, как свежее яйцо в новой упаковке. Ты не поверишь, но тогда я была стройной, прямо как ты сейчас.
Отец говорил мне, что, разумеется, не нужно делать того, чего я не хочу. Но в его глазах я читала, что отрицательного ответа он не потерпит. А глаза матери говорили мне, что она не сможет смотреть на меня в руках этого человека. Она меня понимала.
Какой бы выбор я ни сделала, он бы расстроил одного из них. Я решила пожалеть маму. Во всяком случае, я попыталась это сделать. Через год после моего отъезда я узнала, что она умерла от пневмонии. По крайней мере, я не разбила ей сердце.
Позже я прочитала, что завод по производству контейнеров для яиц обанкротился, а вот книжная лавка все еще работает. Как-то мне удалось позвонить туда с телефона знакомых. Я промолчала, когда отец поднял трубку. Его голос был постаревшим. Он ответил: «Книжная лавка Свендсена».
Я рада, что книги все же одержали победу над контейнерами для яиц.
Я часто переезжала и работала продавщицей, но эта работа была мне не по душе. Однажды кто-то сказал мне, что можно поискать работу на острове. А на паромной переправе я узнала, что Эльсе Хордер и ее сын Йенс, которые живут на Ховедет, ищут помощницу.
Так я здесь и оказалась. С твоими отцом и бабушкой.
И уж поверь мне, Лив, что твой отец был самым прекрасным мужчиной из всех, кого я когда-либо встречала. Он был таким ласковым – с мягкими, нежными руками и темными-претемными глазами. В нем не было ничего злого или пугающего, совершенно ничего! Рядом с ним я чувствовала себя в безопасности и ни на секунду не сомневалась, что хочу быть только здесь, рядом с ним.
Не знаю, стоит ли рассказывать тебе это, ведь ты еще совсем ребенок. Но я так хочу рассказать об этом кому-то. Хочу поделиться с тобой.