Смоленская Русь. Княжич 1
Шрифт:
Чуть подумав, насупившись, он грозно спросил:
– Помнишь ли ты, отрок, наш символ веры – молитву "Отче наш"?
Это как раз была единственная молитва, которую я знал ещё по прежней жизни, причём в староцерковном исполнении. И здесь мне её один раз слышать уже довелось, благодаря чему я сделал необходимые поправки в тот вариант, который был мне ранее известен. Поэтому прочёл молитву смело, с выражением.
Выслушав меня, Варламий, с неудовольствием сморщил лоб.
– Говор у тебя какой–то странный стал, такой бывает у чужеземцев, для коих славянский язык не родной. Не понятно, откуда ты только таких слов поднабрался, вроде схожих с ляшскими (польскими), но я не уверен ... Изяслав Мстиславич кивает на мою сторону,
А Варламий не прост! Всё за мной подмечает, но вроде, по этому поводу, воду не мутит. Детектив грёбанный! С этим фруктом ухо надо держать в остро. Я на этот спич ничего не ответил, лишь похлопал ресницами, да пожал плечами. Ты жираф, тебе и видней, а я беспамятный и точка!
Варламий в бутылку тоже лезть не стал, но чувствую, окажись я простым смертным, а не сыном князя, просто так от его подозрительности в свой адрес, я не отделался бы.
Через пару минут, как ни в чём не бывало, он уже выкладывал перед моим носом пергаментные листы с малопонятными письменами.
– Чти! – повелел он мне.
– Пэ–мэ ... эээ, – заблеял я, не в силах разобрать эту абракадабру, написанную смутно знакомыми буквами, да вдобавок без пробелов между слов.
Варламий услышав это, лишь махнув рукой, опять зарывшись в свои сундуки. Оттуда, на свет Божий, он извлёк пару книг. Одна из них была на греческом языке – это было понятно по своеобразному написанию букв. Понятное дело, прочитать я ничего не смог. Следом мне была предъявлена ещё одна книженция на латинском. В ней буквы были прописаны раздельно, с пробелами между словами. Я с лёгкостью прочитал про себя пару строк, но в слух, дабы не вызвать лишние подозрения, не произнёс ни слова, лишь бессильно развёл руками.
– Ох, грехи наши тяжкие! – искренне огорчился Варламий. – Сызнова всё придётся учить!
Опять нырнув в свои сундуки, он выудил оттуда лист, на котором были написаны все буквы старославянского алфавита.
– Сия буквица, есмь Аз, повтори – А–а–а–з!
– Аз, – буркнул я, чувствуя себя полным придурком, но, тем не менее, стараясь запомнить чудное, с завитушками написание этой буквы.
Здесь стоит сказать вот о чём. Память моей прежней ипостаси в лице Комова Михаила была для меня нынешнего абсолютно полностью доступна. Поднатужившись, я мог припомнить в малейших деталях даже школьные уроки начальной школы, ну и всю его/свою взрослую жизнь соответственно тоже. А вот новые знания, получаемые в теле княжича, частью запоминались, частью забывались – всё как у обычного человека. Поэтому приходилось прилагать усилия, чтобы запомнить и усвоить новую информацию.
А Варламий меж тем продолжал поучать.
– Изречено в заповедях Господних, данных Моисею – "Аз есмь Господь Бог твой". Повтори!
Я покорно повторил.
– За буквицей "Аз" следует буквица "Буки". Зри, как она начертана. В слове Бог, первая буквица – "Буки".
Таким "макаром" за пару часов мы изучили весь этот алфавит. Проблемы с запоминанием у меня возникли лишь с исчезнувшими из современного мне алфавита буквами – всякими "фитами", "ятями", "ижицами". Тем не менее, через пару уроков, я уже смог с лёгкостью читать все предложенные Варламием тексты. Правда, с осмыслением прочитанного возникали проблемы, уж очень заковыристо и с непривычными оборотами речи всё это писалось.
Освоить латинский язык, тоже не составило особого труда. Через несколько уроков я вышел на тот начальный уровень, что раньше знал княжич. С греческим дело обстояло заметно хуже. В той жизни я с ним вообще не сталкивался, разве, что с отдельными словами эллинского происхождения, ставшими в моё время интернациональными. Поэтому на прежний уровень княжича я смог выйти только через пару–тройку месяцев.
С исчислениями я вообще не дружил! Ну, претило всему моему естеству использовать буквы вместо цифр. Из Византии пришли на Русь начатки математических знаний. Таблицаумножения называлась "счет греческих купцов", а числа записывали на греческий манер, с помощью букв. Варламий, слава Богу, имел представление об арабо–индийском исчислении, этой лазейкой я нагло и воспользовался, полностью отказавшись от старославянской записи цифр буквами, перейдя, при вялом неодобрении Варламия, исключительно на "басурманский счёт".
Несколько позже, в процессе учёбы выяснилось, что у моего учителя была весьма странная библиотека. Единственный книгой, содержащей естественнонаучные знания, была книга Иоанна экзарха Болгарского «Шестоднев». Она содержала сведения по различным областям знаний: астрономии, астрологии, географии, ботанике, зоологии, анатомии и физиологии человека. Понятно, что многие знания в ней были ошибочными, поскольку базировались на трудах Аристотеля, Платона и Демокрита. Так же, как в Греции, самым популярным чтением были жития святых – этой литературы у Варламия в частности и вообще в монастырях было более чем достаточно! Русь продолжала питаться греческой культурой, и монахи – главные проводники знаний, ездили учиться в Грецию. Какой–либо сугубо практичной литературы, при прочтении которой можно найти богатое месторождение руды, выкопать шахту, построить завод, начать какое–либо производство, изготовить оборудование, или как вариант книга о ремёслах – ничего подобного здесь не было. Плюс к этому, совершенно не достаточно были развиты такие науки как химия, математика, физика, астрономия. Эти упущения со временем следовало начинать исправлять.
На следующий день состоялся помин, по случаю "сороковин" – сорок дней назад от морового поветрия скончались мать, а за три дня до этого младшая сестра княжича. Я этих дам совершенно не знал, но на пиршестве, состоявшемуся по этому поводу, пришлось держать подобающую случаю скорбную мину лица. Присутствовали все воеводы, бояре и простые дружинники оставшиеся, не смотря ни на что, при князе, пусть даже и в изгнании. При помощи Перемоги и наушничающих дворян я с большинством из них был уже заочно знаком, с некоторыми даже, за последние дни, успел перезнакомиться по новой, лично.
На пир, что был уже в разгаре, меня привёл Перемога. На это праздничное мероприятие я несколько припозднился, так как после выматывающей тренировки, устроенной мне моим же наставником, еле подволакивая от ломящей усталости ноги, я отправился в баню. О чём почти сразу же пожалел. Топилась банька "по–чёрному", в помещении было темно и дымно, прям до удушливости. Помывшись на "скорую руку", или, лучше сказать, растерев грязь по телу, я, при помощи вездесущих дворян, облачился в предбаннике в одежды. На меня были натянуты льняные рубахи, портки, полушубок мехом внутрь, а поверх всего этого нацепили нарядный «скомороший» кафтан. На улице мороз пощипывал разгорячённое тело. Впотьмах подворья тускло освещаемой факелами дежурных стражников, ежеминутно поторапливаемый Перемогой, по крутому крыльцу мы поднялись на второй этаж терема, сразу оказавшись в гриднице густо усеянной чревоугодничающим, пьющим и веселящимся народом.
Я устроился на лавке по правую руку от Изяслава Мстиславича, Перемога "приземлился" рядом со мной. Изяслав Мстиславич встал, произнёс короткую речь во здравие поправившегося сына, разгорячённая публика в ответ шумно заголосила, опрокидывая в глотки содержимое своих кубков и прерванное пиршество, как ни в чём не бывало, продолжилось с новой силой. На молодого княжича перестали обращать внимание, тем самым дав мне, возможность не только насытится вкуснейшей убоиной, источающей непередаваемые ароматы, но и внимательно приглядеться к собранному здесь самому цвету местного воинства – к дружине смоленского князя.