Смоленский поход
Шрифт:
Тут еще раз прогудели трубы, и на поле выехали несколько богато одетых бояр верхом в сопровождении закованных в железо ратников.
— Гляди ка, — пихнул Федьку кулаком в бок Ефим, — князь Пожарский сам приехал! Сказывали недужится ему, а вишь-ты не утерпел.
Новик во все глаза уставился на прославленного воеводу, но тот быстро проскакал мимо, окруженный со всех сторон свитой. Тем временем начался смотр, несколько бояр с дьяками, держащими в руках списки помещиков, стали по очереди выкликать проверяемых. Услышав свое имя, помещик выезжал вместе с холопами и предъявлял себя и
— Гляди-ка Федор, — скрипнул зубами дядька Ефим, — вон красуется сосед наш Телятевский, и сам оборужен справно и холопов привел в двое от положенного. А вот в ополчении я его что-то не упомню, всю смуту дома просидел и всегда так, как смотр, так он из первых, а как поход или еще что, так вечно или больным скажется или еще чего удумает! Поклонится аспид полковому боярину поминком справным, тут его служба и кончилась. Мнится мне, что вели ему боярин саблю достать, так не сможет, ибо приржавела!
После Телятевского выкликнули какого-то убогого боярского сына на худой крестьянской лошадке бездоспешного и с рогатиной. Хотя из-за дальнего расстояния слов его не было слышно, сразу стало понятно, что помещик жалуется на скудость и разорение, унижено кланяясь при этом.
— Вот еще чучело! — сплюнул Ефим, — оно конечно всякое бывает, но до такого разора дойти это еще постараться надо! К тому же помещиков на смотр не всех зараз вызывают, так что можно хоть у соседей или родни было сброю занять, чтобы показать себя. А там может война или поход какой, глядишь и разживешься.
Тут пришел черед дядьки Ефима и он велел Федьке с Лукьяном не отставать. Подъехав и поклонившись боярину они стали слушать дьяка нараспев читающего что он должен выставить на службу.
— А сыну боярскому Ефиму Лемешеву быть на службе на коне в кольчуге и при саадаке и сабле, а с ним трем холопам в тягиляях и шапках железных при саадаках и саблями.
— Эва как, да ты Ефим паче положенного привел, — одобрительно прогудел боярин.
— Нет, боярин, — почтительно отвечал ему помещик, — я привел сколько мне расписано, однако сам видишь вои мои в кольчугах, да и помимо саадаков еще и огненный бой есть. А отрок сей дружка моего Семки Панина, в ополчении живот положившего, сын. Приехал верстаться на службу снаряженный и с холопом.
— Погоди сын боярский! — перебил дядьку Ефима дьяк. — Семке Панину надлежит быть в железной броне с саадаком и саблей и тремя холопами.
— А новик тебе в чем? — окрысился вдруг на дьяка боярин, разве полубойдана тебе не бронь? А что холоп у него только один, так Семка и холопы его погибли, я сам в том деле был и все видел. А отрок, несмотря на скудость и сам снарядился и холопа привел.
— Нельзя государеву делу проруху допускать, — продолжал упорствовать дьяк, а ну как поход, а у Панина боевых холопов недостача?
— Это у тебя, чернильная твоя душа, недостача! А мы свои долги кровью платим, — строго глядя на не уступающего дьяка проговорил боярин.
Неизвестно сколько бы еще они проспорили, но вдруг раздался какой-то шум и по рядам пронеслось: — «Государь пожаловал»! Прямо напротив Федьки остановился небольшой возок разукрашенный узорами и письменами в окружении нарядных воинов в белых кафтанах, на белых же скакунах. Несколько бояр наперегонки кинулись к возку и, открыв дверцу, вывели под руки из него какого-то молодого человека в богатой шубе.
— Кланяйся, дурья твоя башка, царь! — почти прошипел на новика дядька Ефим и вместе со всеми повалился в ноги.
Говорят, некоторым людям снятся хорошие добрые сны. Посмотрев эти сны, они просыпаются в прекрасном настроении и всем улыбаются. У меня иное дело, сны мне снятся всегда со значением, причем значение это не всегда понятно. Помню как-то матушка-герцогиня привиделась перед встречей и я смог ее узнать, а то бы конфуз приключился. Последнее время мне снится исключительно земский собор. Знать бы еще к чему? Может быть, чтобы намекнуть что все сделал не так? Не знаю. Но как говорится, делай что должно, и будь что будет!
Вообще-то я и так прекрасно помню все, что происходило на том соборе, но сны показывают мне все происходившее как бы со стороны. Вот Вельяминов тащит меня за руку к насмерть перепуганным боярам и митрополиту. Есть, конечно, люди и попроще, но они стараются жаться по краям и не отсвечивать. Вот дьяк объявляет собравшимся, что тянуть далее не получится и надо что-то решать. Бояре жмутся друг к другу и стараются сделать вид что их тут нет. Наконец Иван Никитич Романов не выдерживает и начинает говорить, постепенно возвышая голос почти до крика.
— Вот что люди, я вам скажу! Нет более времени думать, а посему предлагаю вам избрать на московский престол королевича Карла-Филипа! А покуда он из Швеции приедет, то пусть местоблюстителем царства побудет его родственник князь Иван Жигимонтович Мекленбургский. Он и воровским казакам нас в обиду не даст и державу не позволит разорять…
— Правильно, — начинают кричать сторонники шведского принца, и крик их постепенно подхватывают остальные, — Пусть царствует королевич, только сперва пусть православие примет!
— Послушайте меня, — поднимаю я руку, и шум мгновенно смолкает, — к великому моему горю, получил я известие о том что королевич тяжко заболел! Не ведаю, жив ли он сейчас, ибо от Стокгольма до Москвы путь не близкий. А потому король Шведский извещает вас, что брат его царем вам быть не сможет. О чем мне только что гонец его сообщил. Простите меня бояре, и ты Владыко, не думал я, что так дела сложатся…
Наступившая тишина настолько осязаема, что ее, кажется, можно резать ножом. Вот ко мне подходит с серьезным лицом Вельяминов и начинает что-то говорить… и тут я просыпаюсь от того что возок остановился. Открываются двери, и мое царское величество под руки выводят из возка самые знатные из случившихся на поле бояр. После ночного бдения в монастыре спать хочется невозможно, но я стряхиваю с себя оцепенение. Сейчас бы снегом умыться, сразу бы полегчало, но невместно. Еще хочется погнать пинками обступивших меня бояр, но тоже нельзя. Пока нельзя.