Смоляночка
Шрифт:
Интересно, какой у него… Озорная мысль давно не давала покоя и вот-вот она все узнает сама. Если бы не слишком большой, а то ведь больно будет, наверное. Или стоит претерпеть муки, за которыми должно быть неслыханное, непредставимое ей сейчас блаженство?! А вот если бы совсем без боли! А если он небольшой, то может она ничего и не почувствует. Ни плохого, ни хорошего. Будь, что будет – подумала она смиренно.
Она вздохнула, позволила уложить себя в постель. Хорошо, что свечу погасили, в темноте легче. Очень было неловко обнажаться перед
Грех, пока ноги вверх, – озорно как-то раз сказала Полинка, – отпустил и господь простил!
Куда вверх?! А и в самом деле, вверх. Смешно, но, наверное, так и должно быть.
Володе виднее.
Володя лег на нее, Даша подумала, что будет тяжело. Но нет, не чувствовала она его тяжести. Его ладони спустились вниз к девичьим бедрам. Даша вздрогнула. Уже не только щеки, но и все ее тело горело. А она думала, что это для красоты говорится – о любовном пламени.
Лицо володино нависло над ней в темноте. И страшным показалось оно вдруг, это милое лицо. Но это только показалось!
Какой смелой была она в мечтах, когда вместе с Полинкой они воображали себя то возлюбленными храбрых офицеров, то несчастными пленницами какого-то турецкого паши.
И вот сейчас с ней ее храбрый офицер. Он владеет и шпагой и пистолетом… И еще кое-чем. Она боялась смотреть туда, где у него было это… То самое мужское. А потом ладонь ее случайно наткнулась на что-то горячее и упругое. Живое. Даша пыталась отдернуть руку, но Владимир накрыл ее своей. Даша почувствовала, что кровь прихлынула к лицу от смущения. Зачем он заставляет ее это делать? Наверное, ему приятно.
Она бросила быстрый взгляд на его мужское естество и замерла, не в силах отвести глаз. Эта… Эта штука показалась ей огромной. Нет, это просто ужасно. Лучше бы и не видеть – не так страшно.
Володя продолжал ласкать ее, его плоть скользила по ее животу. Даша вздрагивала от ее прикосновения. И правда, словно змей ползет. Наблюдала из-под ресниц, глаза уже совсем привыкли к потемкам, в которые была погружена спальня. Было бы интересно рассмотреть его вблизи, но свечу погасили, и она сама этому недавно так радовалась. Не просить же зажечь снова!
И отчего он медлит – скорее бы все кончилось!
Помнилось, в детстве в усадьбе страшно было пройти даже днем, мимо открытой двери одной из комнат. В комнате этой всегда были затворены ставни и дворовые дети говорили, что там-то в пыльном сумраке он и живет – домовой-хозяюшко! И бежала Даша мимо двери со всех ног, закрыв глаза, чтобы не увидеть его ненароком.
Вот и сейчас хотелось так же быстро пронестись через эту ночь. Закрыв глаза. И чтобы уже поскорей утро…
Зачем же он медлит?
– Отчего ты так дрожишь?! – спрашивал Володя.
Он держал ее груди в ладонях, словно какие-то драгоценные плоды, вроде тех золотых яблок из сказки. И приникал с поцелуями то к одному, то к другому ореолу, дразнил их языком. Поцелуи эти отзывался где-то под сердцем, и внизу становилось тепло и хорошо.
Даша всхлипнула, прислушиваясь к своим ощущениям. И кольнула ревность – только на мгновение – кто его этому научил! У него были женщины. Конечно, были. Володя красивый, его нельзя не любить. И еще есть женщины, которые за деньги отдают свое тело. И Володя их тоже знает. Они все знают – мужчины, офицеры…
Он подсунул руку ей под спину и приподнял легко, как ребенка. Даша замерла на мгновение, почувствовав его там, возле "врат", как выражались все эти французики-вольнодумцы.
От волнения она едва не до крови прикусила губу. Володя не спешил. Даша поняла, что он боится причинить ей боль.
Его язык снова проник в ее рот. А она ждала другого проникновения. Почувствовала, как он преодолевает сопротивление, и замерла в ожидании этой непременной боли.
Больно почти не было и в следующее мгновение, она раскрылась сильнее, позволяя ему дойти до конца.
Володя приподнял ее ягодицы.
– Не бойся! – шепнул он ей на ухо, и от этих слов стало, правда, не страшно, а тихий стон ее, когда все случилось, он заглушил поцелуем.
И поцелуями же осушил ее слезы. А слезы катились по щекам, блестели в темноте.
Даша сама не могла сказать бы – отчего эти слезы от боли – исчезнувшей быстрее, чем она успела ужаснуться или от радости. Словно переступила она через какой-то порог, за которым начнется совсем иная жизнь.
Руками она прижимала к себе любовника, который продолжал ласкать ее. Ей нравилась его сила, любо было подчиняться ей. Боль совсем утихла, и взамен пришло новое, неведомое доселе ощущение. Нет, она уже не хотела, чтобы это скорее закончилось. Не хотела бежать, как в детстве, сломя голову. Какие крепкие, словно каменные у него мускулы. И сам он, словно один из античных героев. И тело послушно отзывается на его ласки. Кажется, он лучше нее самой знает ее тело.
Володя раскачивался над ней. Сильные плечи блестели от пота. И его прерывистое громкое дыхание. Громче него только стук ее собственного сердца. Сердце колотится словно бешеное. Она уже поняла, как следует вести себя. Подалась ему навстречу, угадав, как надо двигаться, чтобы им обоим было приятно. Попыталась найти нужный ритм, это должно быть, как в танце – кавалер ведет. И тут мысль озорная, неуместная, а как же государыня-императрица в постели подчинялась?!
Какая ты нехорошая, нехорошая… Вот бы Полинка сказала тебе!
Боль иногда вспыхивает там, внизу, в глубине. Но теплые волны, накатывают все чаще, заглушают ее совсем. Становится легко и хорошо. Так невозможно хорошо, что нельзя поверить, что кто-нибудь еще кроме них двоих мог испытывать когда-либо такое. Если бы так было со всеми, то все были бы счастливы.
Вот это и есть любовь, самая сокровенная ее часть. И какими пустыми по сравнению с ней кажется все остальное и "обожание" нелепое и стихи в альбомах и болтовня.
Какой глупой она была.