Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах
Шрифт:
— Береги письмо-то, — посоветовала она, — а в Москву съезди непременно.
И Лиза дома тоже сказала:
— Янька, тебе надо съездить в Москву. — Подумав, она прибавила: — И мне надо в Москву — вместе поедем.
Сестра хотела побывать в своём институте и достать кое-какие учебники и книги, которых в Астрахани не было.
Начались сборы. Мы звали с собой Фому, но он отказался наотрез:
— Не могу. Очень отстал по заочной учёбе в мореходном училище. Старичок капитан взялся меня подогнать. Каждый день гоняет знаете как… Ох и дока! Все назубок знает — каждое море, всю оснастку, все правила для судов. А уж навигацию — зубы
В кругосветном без счёта плавал. А сердитый! Задарма занимается, денег ни за что не берет.
Пока Лиза в ожидании отпуска (её должен был заменить старичок наблюдатель из Астрахани) собиралась в Москву, мы с Фомой работали на ремонте судов — огромная флотилия Бурунного готовилась к путине.
Каждый день были какие-нибудь новости, уж я не говорю о международных или всесоюзного масштаба, которые мы узнавали из газет и радио. Своих новостей, бурунских, было сколько угодно.
В Бурунном началось строительство огромного консервного завода, и наехало столько незнакомого люда, что в посёлке даже появился квартирный кризис. Разговоров об этом заводе было много, но меня лично это не так уж интересовало. Меня волновала другая новость — то, что база каспийской авиаразведки будет отныне в Бурунном. На побережье, между посёлком и нашей метеостанцией, уже был раскинут аэродром — чудесная площадка для каких угодно огромных самолётов. Спешно строилось кирпичное здание штаба, и пока авиационный штаб помещался в брезентовой палатке со слюдяными окнами. Приезжал инженер гражданской авиации, появились лётчики, авиатехники, мотористы. Самолёты были перебазированы сюда, когда мы с Фомой ещё дрейфовали на льдине.
Начальником штаба авиаотряда был назначен Андрей Георгиевич Охотин. Он каждый день теперь бывал в Бурунном и часто оставался у нас ночевать. Когда Иван Владимирович переехал в Москву, Охотин занял его комнату, с условием освобождать каждый раз, как Турышев будет приезжать сюда работать. Дом большой, места всем хватит.
Мы старались не грустить, расставаясь с нашим Иваном Владимировичем, ведь мы станем часто встречаться. Старый учёный будет приезжать к нам работать и отдыхать, а мы — ездить в столицу. Мы и теперь собирались в Москву — через какие-нибудь две недели.
Охотин снова предложил мне работу на аэродроме, и на этот раз я согласился. Это был решительный шаг — я не просто поступал на работу, а избирал свою профессию. Андрей Георгиевич обещал сделать из меня хорошего бортмеханика. Дальнейшее уже зависело от меня самого. Охотин ведь тоже начал с моториста, потом несколько лет пролетал бортмехаником и на этом самолёте продолжал летать как пилот. Он пришёл на аэродром с семилетним образованием, ему было труднее. Мы договорились, что я только съезжу в Москву и — сразу выйду на аэродром.
Мне страстно захотелось стать бортмехаником. Я уже давно втихомолку мечтал об этом по ночам — с тех пор как впервые поднялся в воздух. Я только не желал переезда в Астрахань, не хотелось оставлять сестру одну.
Обстоятельства складывались удачно для нас. Теперь мы всеми вечерами строили планы, мечтали, спорили. Я ещё никогда в жизни не был в Москве, и Фома с Лизонькой наперебой советовали, что мне надо посмотреть там в первую очередь. Фома подробно объяснил, как проехать на стадион в Лужники и где находится ринг, на котором встречаются московские боксёры. Лиза — как пройти в Третьяковскую галерею и Музей восточных культур, где ей больше всего понравилась японская живопись. Но я мечтал о театре… Радио только разжигало жажду, мне хотелось видеть рядом, близко.
Марфенька уже знала, что мы выедем в Москву в середине февраля, и писала, что ждёт с нетерпением. Нас уже связывала с нею настоящая глубокая дружба. Мы были разные, но много находилось и общего. Переписка у нас с Марфенькой шла весьма оживлённая.
Как раз в это время появилась в «Экономической газете» статья Мирры Львовой. Она заявила, что проблемы Каспия попросту не существует. Мирра развивала теорию отца и других сторонников «геологической аргументации» колебаний уровня Каспия. Каспий-де находится в районе молодых движений земной коры, и древние береговые линии почти все деформированы. Геологические смещения почвы разрушат любую дамбу, если её построить. Мирра с едким остроумием разбирала по косточкам проект Мальшета и климатическую теорию Турышева.
От этой статьи у меня осталось неприятное впечатление — уж очень чувствовалась личная неприязнь автора. Я хотел разорвать газету, но Лизонька вырвала её у меня и положила в папку с вырезками — она хранила всё, что могла достать о проблеме Каспия.
— Зачем тебе это? — возмутился я.
— Что ты, надо же знать, с кем будешь бороться.
— Ты будешь бороться?
— Ну конечно, когда окончу институт и у меня будет достаточно знаний. И ты будешь, уж я тебя знаю. Если не как учёный, то как писатель.
— Это будет не скоро.
— На решение проблемы Каспия, возможно, понадобятся десятилетия. Сейчас многие учёные и государственные деятели ещё надеются на повышение уровня. Когда они убедятся, что Каспию более свойственны низкие стояния уровня (что доказывает Иван Владимирович), нежели высокие, вот тогда у нас появится много сторонников.
— Значит, борьба?
— Конечно.
Приехал старичок метеоролог — тот, который уже заменял Лизу, когда мы уходили в экспедицию. Я уступил ему свою койку, а сам спал на стареньком диване. Пружины упирались в бока, но никак не доходили руки перебрать диван.
Накануне отъезда приехали на своих мотоциклах Фома и Ефимка. Ефимка очень возмужал. Теперь товарищ моего детства уже не походил на вертлявого цыганёнка, это был парень из заметных, на него девушки заглядывались. Ефимка просил купить ему в Москве какие-то запасные части к мотоциклу (он вручил мне список) и что-нибудь для матери — на моё усмотрение. Я охотно обещал. Не помню, что мы тогда говорили такого смешного, может, нам только казалось, что это очень смешно, но хохотали до слёз. Так смеялись, что не слышали громкого стука в дверь. Отпер Андрей Георгиевич. А мы опомнились, когда уже увидели входящего в комнату Филиппа Мальшета.
Мальшет быстро сбросил с плеч прямо на пол рюкзак, швырнул куда-то шапку и поочерёдно обнял каждого из нас, в том числе и Ефима, которого он, впрочем, немножко знал.
— На самолёте? — спросил Андрей Георгиевич и по-хозяйски прибрал Филиппов рюкзак в уголок на стул.
— Прямо с аэродрома — сюда! — Филипп, счастливо улыбаясь, смотрел на Лизоньку — рыжеволосый, зеленоглазый, широкоплечий, в куртке из тюленя и меховых сапогах. С ним будто ветер ворвался в комнату, надувая паруса бригантины, сдувая с неё пыль.