Смотрящие вперед
Шрифт:
— А если меня некем пока заменить, участок "смело можно доверить младшему Ефремову.
Долго у нас в Бурунном вспоминали этот слёт. А Тюленев уговаривал меня взять участок. Но уже возвращалась Лиза, и я отказался.
ДОМ НА ВЗМОРЬЕ
Глава первая
ЛИЗА ПОЛУЧАЕТ НАЗНАЧЕНИЕ
Лизу ждали со дня на день. Мы ещё не знали, куда она получила назначение. Сестра уже писала отцу, что забирает меня
Неожиданно я получил полторы тысячи рублей [1] — зарплату Фомы за два месяца. Он наотрез отказался её принять, говоря, что «работу делал за меня Яшка», и тогда начальник линейного узла торжественно вручил её мне. Это были мои первые деньги. Отец с мачехой были очень довольны.
— Справишь себе новый костюм, и на туфлишки останется, — решили они.
У меня ещё никогда не было настоящего костюма. Я всегда ходил в лыжном или в старой отцовской куртке. Но я не придавал этому большого значения. Подумаешь... И потому сразу решил: куплю Лизе платье.
1
Деньги приводятся в исчислении до 1961 года.
Когда Прасковья Гордеевна потребовала у меня деньги, чтоб идти покупать отрез на костюм, я так ей и объявил. Она ахнула и опустилась на стул
. — Дурной ты, я погляжу... Купи ей штапеля на платье — чем плохой подарок? Я ей покажу, как сшить.
— Нет. Вмешался отец:
— Мать дело говорит.
— Ты ведь сказал, что не возьмёшь эти деньги, — бросил я с укором отцу, — мне они очень нужны...
Я чуть не заплакал. Отец смущённо пожал плечами.
— Девай их куда хочешь, — буркнул он. Прасковья Гордеевна надулась и стала греметь посудой.
Я решил купить сестре самое красивое платье, какое только может быть. Но легко сказать, а как сделать? Ни в Бурунном, ни в райцентрах по соседству таких платьев не было.
Сколько я ни думал, но придумать ничего не мог, и посоветоваться не с кем. Фома ловил рыбу на глуби. Он теперь работал помощником капитана промыслового судёнышка. Не с Ефимкой же советоваться насчёт платья.
Вечером я читал в своей комнатушке за кухней. Отец с мачехой сидели у себя возле приёмника — мачеха вязала отцу носки, а он просматривал газеты. Передавали замечательный концерт из Колонного зала. Отложив книгу, я бросился на кровать и стал слушать. Пела заслуженная артистка РСФСР Оленева:
Передо мной явилась ты,Как мимолётное виденье,Как гений чистой красоты.И вдруг меня осенило! А что, если обратиться к Оленевой? Разъяснить ей все в письме, а деньги выслать телеграфным переводом. Она-то сразу поймёт, что мне надо. И кому знать больший толк в платьях, как не артистке, да ещё заслуженной? Конечно, она это сделает, потому что у великой артистки — великое сердце, иначе не может быть.
Недолго думая я присел к столу и взял лист чистой бумаги. Писал я от души. По-моему, письмо вышло хорошее, жаль, что не осталось черновика. Но у меня получилось сразу, без помарок. Запечатав, положил письмо под книгу, чтоб лучше заклеилось.
Утром я смазал велосипед и отправился на почту — экзамены уже закончились; и я был свободен. Адрес написал такой: «Москва, заслуженной артистке РСФСР Оленевой».
Почтарь, инвалид Отечественной войны, говорит:
— Это не адрес, это «на деревню дедушке». Да ещё денежная сумма... Как можно!
И не принял. Я стал ему доказывать. Было же когда-то послано письмо по адресу: «Атлантический океан, Виктору Гюго», и дошло, когда автор «Отверженных» жил на безвестном острове.
Пока мы спорили, собралась целая очередь. И, как на грех, Юлия Ананьевна подходит.
— Для чего ты переводишь деньги Оленевой? — спросила она с удивлением.
— Личное дело, — пробормотал я, чувствуя, что краснею.
Учительница подозрительно посмотрела на меня. Кто-то из ожидающих (кажется, зубной врач) подсказал адрес: Большой театр. Тогда почтарь смилостивился и принял деньги и заказное письмо.
С того дня по всему Бурунному только и было разговоров о том, что Ефремов Яшка перевёл Оленевой полторы тысячи рублей. Начальник линейного узла позвонил отцу. Дома была целая история, вспоминать тошно...
Когда я забежал в школу справиться, перешёл ли я в десятый класс, заинтересованные ребята загнали меня в угол и пристали, как с ножом к горлу, какие у меня могут быть с Оленевой дела.
В этот момент меня позвали в учительскую. Я только было обрадовался неожиданному спасению, но учителя оказались ещё более любопытными, чем ребята. Под предлогом, что им это необходимо знать в воспитательных целях, они так прижали меня, что пришлось все раскрыть.
Педколлектив так и ахнул, ребята за дверью — тоже. Больше всех возмутилась Юлия Ананьевна:
— Ну, знаете... Я всегда замечала, что Ефремов не по летам... наивен, но не представляла, что до такой степени. Во-первых, это не тактично по отношению к Оленевой. Она не посылторг. Во-вторых, ты только подумай, если все станут её просить высылать им платья, пиджаки... Деньги она отошлёт тебе обратно. Ах, как неловко! И это в нашей показательной школе!
— Ты хоть указал размер платья? — улыбнулся не без лукавства Афанасий Афанасьевич.
— Не знаю... размер. Написал, какой у Лизы рост.
— Ладно, иди... Вакула!—отпустил меня директор.
Лиза приехала на другой день. Она очень выросла, стала какая-то другая — красивая. Я порадовался, что в письме к Оленевой прибавил сестре роста на целых 10 сантиметров по сравнению с прошлогодней отметкой на двери.
Каково же было удивление и радость, когда мы узнали, что Лиза получила назначение на Бурунскую метеорологическую станцию — тамошний наблюдатель увольнялся. Я знал этого величественного старика, очень учёного, раз даже разговаривал с ним в библиотеке об Илье Эренбурге.