Смотрящие вперед

Мухина-Петринская Валентина Михайловна

Когда будете в Москве, заходите оба — брат и сестра, буду сердечно вам рада. У меня дочка шестнадцати лет, её зовут Марфа, она тоже будет рада увидеть вас.

Ваша Оленева.

Письмо это всех тронуло. Я сохраню его на всю жизнь.

Лиза молча пошла к себе и надела новое платье и туфли. Впрочем, она показалась нам ненадолго: уж очень Фома таращил на неё глаза... Видно, сестра тоже показалась ему «гением чистой

красоты» и «мимолётным видением».

Лиза покраснела и ушла к себе. Больше она не надевала это платье, но очень его берегла — как реликвию, должно быть. До выпускного бала было ещё восемь месяцев.

— Некуда здесь его надевать... — сказала она спокойно, без грусти, — пусть пока лежит.

Но сестра нарядилась в новое платье гораздо скорее, чем думала...

В тот вечер мы долго ходили вчетвером по взморью.

Море было пустынно. Фома, верный своему решению, прочёл вслух стихотворение, чем несказанно удивил Лизу. Я, конечно, помалкивал насчёт того, почему это он ударился вдруг в поэзию. Не выдавать же мне друга.

В тот же вечер был один разговор, оставивший след в душе.

Мы остановились у небольшой бухточки, образовавшейся от изгиба песчаной косы. Упругие волны неторопливо омывали, обтачивали, просеивали серый зернистый песок, разноцветную ракушку и камни — тысячелетняя работа! Голубое небо с прозрачными перистыми облаками казалось в тот вечер необычайно высоким, море огромным, а земля узкой. Влажный солоноватый ветер дул с моря, дышалось легко и свободно, и Лиза сказала об этом:

— По Москве я ходила как зачарованная — до чего она прекрасна! — но всё время как бы задыхалась... не привыкла я к тяжёлому воздуху большого города. А здесь как хорошо — простор, ветер и волны.

Фома согласился с ней, а Иван Владимирович стал говорить о том, что высокая техника двадцатого столетия портит и загрязняет воздух — это уже становится общественным бедствием!

— Надо улучшить выхлопные устройства автомобилей! — вскричал я и покраснел.

— Улучшение конструкции автомобильных двигателей, конечно, уменьшит образование вредных газов, но огромный рост автомобильного транспорта сведёт на нет все эти достижения за какие-нибудь десять — пятнадцать лет, — возразил метеоролог.

И вот тогда Фома вдруг спросил:

— Иван Владимирович, вы — учёный, профессор, неужели вы уехали из Москвы только потому, что там мало воздуха?

Турышев испытующе посмотрел в загорелое простодушное лицо Фомы и задумчиво усмехнулся:

— Нет, не потому. Были у меня в прошлом неприятности. Один человек оклеветал меня... Теперь бы я мог снова жить в Москве, предлагали мне и кафедру. Но пока не хочется уезжать отсюда: уж очень чудесно здесь работается. Вот закончу свой труд, тогда посмотрим.

— Он умер... тот клеветник? — спросила с омерзением Лиза.

— Он жив.

— Почему же вы не потребуете его к ответу? — заволновалась сестра.

Иван Владимирович тихонько тронул её за плечо.

— В юриспруденции всех народов есть такое понятие: «за давностью лет». Если человек украл и это выяснилось только лет через двадцать, его уже не судят. История эта произошла двадцать два года назад... Есть более интересные занятия, нежели сводить старые счёты. Мне, например, некогда. Я тороплюсь. Я должен окончить свой труд, начатый в молодости.

— Как же его имя? — нерешительно спросила Лиза.

— Вы его всё равно не знаете... Павел Дмитриевич Львов.

Глава третья

ВТОРОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ФИЛИППА МАЛЬШЕТА

Прошло немногим более месяца после того, как мы узнали, что обидчик Ивана Владимировича и эгоист, отнявший у Фомы мать, — одно лицо. Не знаю, кто был больше поражён: Фома или старый учёный. Лиза почти не удивилась. Как это ни странно, но она, как мне потом рассказала, почему-то в этот момент почти ждала услышать именно это имя.

— Что-то есть такое в Павле Дмитриевиче Львове, — объясняла мне сестра, — что можно ожидать от него, будто он не только клеветником окажется, но и убийцей.

— Это одно и то же, — глубокомысленно заметил я.

— Умом я бы не могла вывести таких заключений, но интуицией... — горячо утверждала сестра.

Интуиция у неё просто поразительная. Это очень скоро подтвердилось.

Мы проводили Ивана Владимировича в Москву и жили одни. В тот вечер мы с сестрой пилили при лунном освещении дрова. Это было уже после семичасового наблюдения. На Лизе был надет такой же байковый лыжный костюм, как и на мне, только на моих вихрах красовалась клетчатая кепка, а на Лизе была чёрная фетровая беретка с хвостиком на макушке.

Вдруг послышался, медленно нарастая, далёкий рокот воздушного мотора, а скоро показался и самолёт. Бросив пилу, мы любовались, задрав головы, редким гостем.

Он плыл в вышине, словно большая рыба с мощными плавниками. Самолёты пролетали здесь и раньше, но никогда они не казались такими близкими.

Мы думали, что самолёт пролетит дальше, как это было всегда, но он сделал несколько кругов над метеостанцией и теперь парил непривычно низко и как-то вихлял. В следующую минуту самолёт мелькнул перед глазами и стремительно пошёл на посадку. Он сел или упал в дюнах, не дальше как в двух-трёх километрах от метеостанции.

Как мы бежали!... В боку уже кололо, саднило в горле, а мы неслись, нагнув головы, напрямки, испуганные, восхищённые.

— А вдруг там Мальшет!... — выкрикнула Лиза на бегу.

Последнее время она почти не упоминала этого имени. Я-то вспоминал о Филиппе часто, как только брал в руки лоцию. Значит, и Лиза о нём думала. И вот теперь у неё прорвалось: «А вдруг там Мальшет!» Это было нелепо. Мальшет был океанолог и не имел никакого отношения к авиации. Всё же после её слов мы побежали ещё быстрее.