Смутные времена. Книга 4
Шрифт:
– Кто там?– повторила опять матушка и Вениамин, собравшись с силами, ответил дрогнувшим голосом:
– Я это, Анна Лукьяновна,– голос его сорвался, а за дверью началась возня, громко что-то упало со звоном и дребезгом, а потом она распахнулась на всю ширину и перед Вениамином предстала Машенька, простоволосая, в наброшенном на ночную сорочку полушубке и с бледным лицом.
Вениамин не мог вспомнить потом, как он шел в дом и что говорил ей, а опомнился уже за столом в окружении вдруг ставших ему родными людей, которые суетились вокруг, стаскивали с гостей продубевшую от мороза одежду, обувь и что-то все спрашивали, смеясь и радуясь все сразу. Никто, похоже, никого не слушал, все просто были безумно рады, что пропавший Вениамин наконец-то нашелся, да не один а вместе с Федором Леонидовичем. Да и еще
– Куда вы столько натаскали? Нас пока только трое?
– А что, следом еще кто-то должен быть?– батюшка Александр остановил мечущуюся вокруг стола матушку.
– Еще трое,– Петр Павлович, приложил палец к губам и тихо отвел его в сторону.– Нам бы Марию-то Александровну и Вениамина Станиславовича оставить наедине. Пусть поворкуют в светелке. Пока мы чаи с вами гонять станем,– шепнул он на ухо батюшке и тот соглашаясь, закивал. Молодых оставили в покое и они ушли в комнатку Машеньки, где долго сидели взявшись за руки, глядя друг на друга и ничего не говоря. В общем лгать Вениамину не пришлось совсем, а вот Федору Леонидовичу и Петру Павловичу пришлось напрячь свою фантазию, чтобы не попасться, отвечая на каверзные вопросы батюшки, оказавшегося дотошным и въедливым сверх всякой меры.
– Документы не заставил показать и то Слава Богу,– шутил потом Петр Павлович, вспоминая ту ночь и посиделки за шкворчащим самоваром. Впрочем все остальные члены семейства так же не давали гостям ртов закрыть, засыпая вопросами и о Вениамине, и о Федоре Леонидовиче. Особенно подросшие младшие дочери Акулина и Дашутка, насели на Федора Леонидовича, услыхав про то, как он плыл в Америку к родителям Вениамина и попал в шторм.
– Ох, страсти-то какие!– ахали девчата в два голоса хором и хором задавали следующий вопрос, вспотевшему Федору Леонидовичу.
– А дикие-то, они что же вас съесть хотели? Говорят, там людоедство по сию пору очень обыкновенно в обычае.
– Худой я был, когда на берег выполз, девоньки. Людоеды, как увидали меня, так всей деревней неделю сначала плакали от жалости, потом полгода опять же всем миром откармливали,– отшучивался Федор Леонидович.
– А они какие?– допытывалась Акулина, уже вполне заневестившаяся девица.– Страшные пади?
– Ну, как тебе сказать, Акулина Александровна. Нормальные люди. И смеются, и плачут так же. Просто там солнце круглый год, а зимы нет вовсе, вот они и ходят загорелые до черноты. Замучили вы меня расспросами. Давайте я в школу лучше вашу приду и лекцию о южных странах прочту.
– Ура-а-а!– закричали в два голоса сестрицы, а Федор Леонидович, полез в свой саквояж и принялся, не вникая особенно в то, что попадает ему под руки, одаривать всех подряд. Пока Петр Павлович его не дернул за рукав и не прошептал на всю горницу:
– Федор Леонидович, родное сердце – это вы нож охотничий Дашутке преподнесли, как бы на большую дорогу не вышла опосля с ним. Вы уж рассортируйте как-нибудь,– под хохот домочадцев, посоветовал он.
– Ох, Дашенька, прости меня старого дурака,– принялся извиняться перед смеющейся Дашуткой Федор Леонидович, забирая у нее нож в ножнах и пряча его обратно в саквояж.– Я думал, что прялка это. Петр Павлович, голубчик, что же вы мне в саквояж, что ни возьми, только для мужчин предназначенное наложили? Не удобно, право слово. Вот уж и девицы хмурятся, впору от них бежать, хоть и на дорогу эту,– крыша батюшкиного дома вздрогнула от хохота, а из светелки наконец-то появились Вениамин с Машенькой, улыбающиеся и так и держащие друг друга за руки.
– И что такого смешного я сказал?– притворно сердился Федор Леонидович.– Чисто дикари ржут. Вениамин Станиславович, угомоните Петра Павловича, совсем он меня перед семейством батюшки Александра оконфузил. Хотел вот подарками одарить, а что ни достану, все или на электробритву наткнусь или вон на кинжалище. Да это не нож – это прямо меч-кладенец. Чуть вон Дашутка на большую дорогу с ним
Ночевать остались у батюшки в доме, а к обеду следующего дня, примчались на тройках с бубенцами остальные концессионеры, выловившие в Питере экс-урядника и привезшие его с собой. Иван Ерофеевич был слегка пьян и все время порывался объяснить Сергею, как он его уважает. Почему-то именно он ему полюбился больше других, возможно потому, что выдернул его на Невском из трактира, где бывший урядник проводил розыски пропавшего Вениамина и его дядюшки, опрашивая завсегдатаев. Подсел и выложил сразу столько информации, что Иван Ерофеевич от радости велел половому обнести всех присутствующих дармовой чаркой и кинулся обнимать Сергея. Очевидно, в этот момент и зародилась у него эта симпатия. Сергей стойко переносил, эти душевные порывы экс-урядника и шипел в ухо Михаилу: – Мне, как минимум, положено пару степеней на значок Орла или Кобры, или на оба сразу. Этот увалень мне уже все плечи отбил,– у Ивана Ерофеевича действительно оказалась очень вредная привычка, хлопать собеседника по плечу, втолковывая ему свою точку зрения. Выскочив у ворот батюшки Александра, он наткнулся при входе на Вениамина с Федором Леонидовичем и обрадовавшись, кинулся охлопывать и их, причем одновременно обоих, укоряя за то, что скрывались от него целых полтора года.
– Я весь город на четвереньках прополз, ну нету нигде. Кто видел? Кто что знат? А никто не видал. Что за оказия?– сетовал он, вцепившись сразу в обоих, будто опасаясь, что они снова исчезнут.
– Нашлись же, Ерофеич. Все, закончились твои мучения,– поддакивал ему Вениамин, оглядываясь на стоящих сзади
Петра Павловича и батюшку Александра.– Отпусти уже, ни куда я не убегу теперь.
– Эх, Вениамин Станиславович, да разе я за жалование старался? Мне за семейство батюшки было горько. Ох, ти мне!– качал Иван Ерофеевич сокрушенно головой в бекеше и при этом так приложился несколько раз по Вениаминову плечу, что тот подумал, а не активировать ли защиту, пока не дай Бог ключицу ему экс-урядник не сломал. Наблюдающий за ними Сергей, улыбался и подмигивал Вениамину заговорщицки, искренне радуясь, что временно выпал из поля зрения экс-урядника.
Глава 6
Сватовство состоялось днем позже и прошло чинно, под присмотром Силиверстовича, который взялся быть распорядителем и как оказалось, подготовился к этой роли главного свата скрупулезно. Он не поленился и ознакомился с обычаями этих волостей России, поэтому сам вязал полотенца на Федоре Леонидовиче и Петре Павловиче, вертя их как манекены и тпрукая, как на лошадей. Соратники терпеливо сносили его издевательства, понимая, что ударить лицом в грязь принародно нельзя. Сыпали пшено, когда было велено и швыряли мелкую монету в стайки любопытной местной молодежи. Всяких обязательных приседаний оказалось столько, что Силиверстович и сам в них запутался в итоге и махнув рукой в конце церемонии, за столом сцепился с Иваном Ерофеевичем по вопросу приготовления медовухи. Экс-урядник оказался в этом деле дока и встретив родственную душу, так обрадовался, что забыл о Сергее и Вениамине напрочь, вцепившись исключительно в Силиверстовича. Хлопать себя по плечу Силиверстович моментально отставного урядника отучил, перехватив его руку и хлопнув его так, что у того рука отнялась напрочь и до конца праздничного застолья, едва могла донести до рта очередную кружку медовухи. Пост рождественский был в самом разгаре, но в этот день решено было сделать исключение и гости сидели за столом совсем не с постными физиономиями. В итоге, стороны пришли к соглашению свадьбу отгулять по весне, как только сойдет снег и просохнут дороги.
– Оно, конечно, лучше осенью, после уборочной страды, но боюсь, что наш добрый молодец не вынесет столь долго. Жаль парня,– резонно заявил Силиверстович, с удовольствием посматривая на смущенную парочку, сидящую прямо напротив него. Машенька ему понравилась с первого взгляда еще на видеоролике и теперь он радовался за Вениамина и за нее, как за родных.
– Приедем всем кагалом к вам на свадьбу с детишками, женами и соседями,– грозился он, подливая Ивану Ерофеевичу в его кружку пенящийся напиток.