Смягчающие обстоятельства
Шрифт:
— Давай быстрей, старик! Я должен говорить с руководством. Ты сколько здесь пробудешь?
— Еще недели две, наверное. Мне попутно навесили кучу заданий.
— Это долго. Позвони ей.
Элефантов представил телефонный разговор с Марией и тяжело вздохнул.
— Серьезные дела обговариваются при личных встречах…
Калина с некоторым удивлением развел руками.
— Смотри, тебе видней. Две недели можно и подождать. Получше в таких делах не тянуть…
— Понимаешь, посоветоваться надо… Тогда и решим… — уныло бормотал Элефантов.
Он опять впал в меланхолию.
— Когда решишь, сразу же сообщи.
— Ладно, — Элефантов кивнул.
Через шестнадцать дней он позвонил Калине и сообщил, что не может принять его предложение.
— Да ты что, старик? — удивился тот. — И голос у тебя какой-то не такой. Случилось что?
— Приболел, — глухо ответил Элефантов и попрощался. Что он мог объяснить?
Вернулся Сергей в субботу в середине дня. Несколько минут размышлял, куда ехать. Собственно, такого вопроса перед ним не стояло: конечно, к Марии! Но он боялся появляться у нее без предупреждения, чувствуя, что то горькое и стыдное, что вплеталось в их отношения и на что он старательно закрывал глаза, может проявиться при неожиданном визите.
Правда, однажды он спросил у нее, вкладывая в интонацию особый смысл:
— Я могу приходить к тебе без приглашения?
— Ну… меня трудно застать дома…
— Неважно. Могу или нет?
— Конечно.
Она, ответила так, будто не существовало никакого скрытого смысла в этих вопросах и ответах, словно в их отношениях не было двойного дна, на которое она сама же указала, заявив, что не может принадлежать только ему. И он не поверил в искренность ответа, ни к чему ее не обязывающего, так как запертая изнутри дверь гораздо надежнее скрывает от глаз незваного гостя то, что ему не следует видеть, чем словесный запрет. Но не поверила одна рассудочная половина его "я", а другая, чувственная, возликовала: ведь если не очень задумываться, то именно так и должна ответить Мария. Он рассердился на себя за эту радость и никогда не пользовался предоставленным ему правом.
— Ладно! Почему надо предполагать что-то нехорошее?
На этот раз он вошел в лифт и, в напряжении выйдя на площадку, увидел, что дверь в квартиру Нежинской распахнута настежь. В недоумении он замешкался.
— Руки вверх!
Мария с красным пластиковым ведром стояла у него за спиной и широко улыбалась. Понятно: выбрасывала мусор. В домашнем халатике, без грима, с веником в руках, она казалась совсем девчонкой, помогающей матери по хозяйству…
— С приездом! Чего ты молчишь?
— Ты одна?
— Конечно! — Ее голос звучал так, будто иначе и быть не могло. У него отлегло от сердца.
— Проходи, раздевайся. Как съездил?
Она была приветлива, доброжелательна, и ему стало стыдно за свои сомнения. Похоже, что Мария рада ему, значит, соскучилась, значит… Сергей поцеловал ее, она ответила, но вдруг высвободилась.
— Не надо.
— Почему? Что случилось?
— Да то, что я не терплю, когда сразу берут быка за рога!
— О чем ты говоришь, Машенька? Какого быка? Я люблю тебя, я очень скучал, я хочу…
— Посмотри на себя, у тебя
Это было обидно и несправедливо, Элефантов отчетливо почувствовал, что она лжет, и раздраженность в голосе — попытка как-то замаскировать ложь. Между ними вползло нечто скользкое и постыдное, он сразу подумал, что Мария встает очень рано и с утра занимается уборкой, а сегодня обычный распорядок нарушен, и это нарушение как-то связано с ее ложью и ее неестественным поведением. У Элефантова задрожали губы. Он чувствовал себя как ребенок, потянувшийся к близкому человеку за лаской, а вместо нее получивший пощечину.
— Я должна собираться, меня Игорек уже заждался.
— Собирайся, я зашел на минутку повидаться.
Ему удалось совладать с собой, голос звучал ровно, и он постарался, чтобы фраза получилась небрежной: дескать, забежал мимоходом и то, что она уходит, его вовсе не огорчает.
Как неприкаянный, он прошелся по коридору, заглянул зачем-то на кухню, выкурил сигарету на балконе и вернулся в комнату.
Мария сидела перед зеркалом, уверенно манипулируя затейливыми флакончиками, замысловатой формы коробочками, разноцветными тюбиками. Все яркое, красочное, с вытисненными золотом названиями известных европейских фирм. Руки ее так и летали — штрих, черточка, мазок, точка…
Элефантов никогда бы не подумал, что она употребляет краски не меньше, чем вульгарно размалеванные девицы: Напротив, чистое гладкое личико убеждало каждого, что она совсем не прибегает к косметическим уловкам. Вот что значит вкус. И умение скрывать свои секреты. И то и другое у Марии, несомненно, имелось.
Говорить или нет?
Раз, два, три… Не глядя, как хирург инструменты, она безошибочно выбирала то тонюсенькую кисточку, то крохотный карандашик, то пушистый тампончик. Движения быстрые, точные, расчетливые.
Спирька утверждал, что она чрезвычайно расчетлива и практична. Элефантов был уверен в обратном, но ему все чаще приходилось убеждаться: тот болтает не зря и знает Марию гораздо лучше. Ведь сдружилась она с Толяном, имеющим выходы на импортную мебель, именно с началом ремонта!
Совпадение? Но тогда же появились Алик, Саша, Виктор — сантехника, паркет, монтажные работы. И вообще, у нее не было бесполезных друзей, каких-нибудь романтичных мечтателей или мечтательных романтиков. Все они обладали связями и какими-то возможностями. Вот разве что он сам…
Хотя… Эта мысль раньше не приходила в голову, и сейчас он даже вздрогнул. Ведь когда Мария пришла в НИИСАиС, он заведовал сектором и являлся ее непосредственным руководителем! Конечно, невеликий начальник, но всегда мог прикрыть опоздание или неуважительную отлучку, выполнить ее часть работы, представить в выгодном свете перед завлабом и руководством института. Кстати, он и делал все это, а значит, тоже был полезен. Неужели… В НИИ ППИ он уже не являлся начальником, к тому же прошлого хватало, чтобы относиться к Марии не так, как к другим, помогать с расчетами, когда она не укладывалась в срок. Значит, ей не было необходимости пускать его к себе в постель. До тех пор, пока он не защитил диссертации…