Смысл существования человека
Шрифт:
Конкретная комбинация рассудка и эмоций, которую мы сегодня называем «человеческой природой», – всего лишь одно из множества возможных сочетаний, которые могли сложиться при наличии такого мозга и таких органов чувств, какими обладает человек.
Вот почему наше представление о себе как о биологическом виде всегда искажено глубинными предрассудками и заблуждениями, или «идолами» суеверия и обмана, как их описывал четыреста лет назад Фрэнсис Бэкон. Существуют врожденные особенности восприятия, говорил великий философ, они не навязаны нам культурой, а «присущи природе самого разума».
Так было всегда. Путаницы всегда было предостаточно. Например, еще в 70-е годы прошлого века ученые-социологи были ориентированы преимущественно на гуманитарные знания. Считалось, что человеческое поведение в основном или даже полностью
Оказывается, что оба взгляда на человеческую природу в чем-то верны, а в чем-то ошибочны, по меньшей мере в их крайних проявлениях. Возникает парадокс, который называют или «природа против воспитания», или «социогенез против биогенеза». Современная трактовка человеческих инстинктов, описанная ниже, помогает разрешить это противоречие.
В принципе, инстинкты человека не отличаются от инстинктов животных. Но поведение человека не предопределено генами, в отличие от жестко запрограммированного поведения большинства животных. Хрестоматийный пример такого типа инстинкта – защита территории самцами трехиглой колюшки. Колюшка – это небольшая рыба, обитающая в пресной и морской воде по всему Северному полушарию. В течение брачного сезона самец колюшки стремится «застолбить» за собой небольшую территорию, куда не допускает других самцов своего вида. В этот период брюшко самца приобретает ярко-красный оттенок. Он нападает на всех «краснобрюхих» – то есть на самцов-соперников, – заплывающих на его территорию. Кстати, такая реакция еще проще, чем нападение на «другую рыбу». Для ее срабатывания даже не требуется распознавать рыбу как таковую. Относительно слабый мозг колюшки реагирует просто на красное брюшко. Когда экспериментаторы подбрасывали на территорию колюшки кусочки дерева и другие предметы, непохожие на рыбу по форме, но с хорошо заметными нарисованными красными пятнами, самец столь же яростно атаковал эти модели.
Когда-то я держал в лаборатории ящериц-анолисов, изучая их территориальное поведение. Анолисы обитают на разных островах Вест-Индии. Эти небольшие рептилии размером примерно с человеческий палец в изобилии встречаются на деревьях и кустах, где охотятся на насекомых, пауков и прочих мелких беспозвоночных. Взрослый самец угрожает своим соперникам, разворачивая перед ними особую кожную складку на шее под названием «горловой мешок». У каждого вида анолисов горловой мешок имеет характерный цвет: как правило, красный, желтый или белый. Самцы определенного вида реагируют только на «свой» цвет. Выяснилось, что для проверки территориального поведения мне нужен всего один самец, а не два. Я просто ставил зеркало к стенке террариума, где жил анолис. Замечая собственное отражение, самец-анолис демонстрировал «противнику» свое достояние (каждый раз все кончалось ничьей).
Новорожденные морские черепашки появляются из яиц, закопанных в прибрежном песке их матерями. Взрослая морская черепаха выходит на берег с единственной целью – отложить яйца. Каждый черепашонок высвобождается из песка и сразу же ползет к морю, где проведет всю оставшуюся жизнь. Но детенышей привлекают отнюдь не какие-то особенные виды или запахи. Он ползет на блики света, отражающиеся от воды. Когда экспериментаторы включали рядом с черепашонком еще более яркий свет, малыш полз к нему, пусть даже в противоположную сторону от моря.
Люди и другие организмы, обладающие крупным мозгом, также руководствуются унаследованными ключевыми стимулами и инстинктами, но эти инстинкты далеко не такие жесткие и прямолинейные, как у низших животных. Напротив, люди опираются на особый комплекс усвоенных правил, который именуется в психологии подготовленностью или предрасположенностью к научению. Наследуются качества, позволяющие научиться одному или нескольким альтернативным вариантам поведения из множества возможных. Наиболее ярко выраженные из таких поведенческих предрасположенностей встречаются во всех культурах, пусть порой они и кажутся иррациональными, а у человека остается множество возможностей поступить иначе.
Например, я немного боюсь пауков. Бывало, я пытался, но не мог заставить себя дотронуться до большого паука, сидящего в паутине. При этом я знаю, что паук меня не укусит, а если и укусит – он все равно не ядовит. Этот безосновательный страх я ношу в себе с восьмилетнего возраста, когда испугался большого паука-крестовика, которого повстречал в саду. Я подобрался к этому чудищу (да, тогда паук показался мне страшным), чтобы повнимательнее рассмотреть его, пока тот с мрачным спокойствием восседал в центре своей паутины, и содрогнулся от его неожиданной реакции. Сегодня я знаю научное название этого паука, неплохо разбираюсь в его биологии – что неудивительно, ведь я много лет проработал консультантом по энтомологии в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета. Но я по-прежнему не в силах прикоснуться к большому пауку, сидящему в паутине.
Подобное отвращение у многих людей перерастает в серьезную фобию. Фобия сопровождается паникой, тошнотой и полной неспособностью рационально мыслить об объекте, вызывающем страх. Итак, раз уж я рассказал о некотором неприятии пауков, должен сознаться, что у меня есть и настоящая фобия. Ни при каких условиях я не могу допустить, чтобы мне связали руки или накрыли чем-то лицо. Отчетливо помню, когда у меня возник этот страх. Будучи восьмилетним мальчиком – как раз в тот год я столкнулся с пауком, – мне довелось перенести неприятную глазную операцию. Анестезию мне делали в духе XIX века: ничего не объясняя, уложили навзничь на операционный стол, и, удерживая внизу руки, положили на лицо салфетку, пропитанную эфиром. Я орал и вырывался. Где-то в глубине души у меня отпечаталось: «Никогда больше не переживу подобного!» До сих пор перед моими глазами стоит образ. Меня держит на мушке воображаемый разбойник и говорит: «Сейчас свяжу тебе руки, а на голову накину мешок». В этом кошмаре я всегда отвечаю (не сомневаюсь, что в реальности отреагировал бы точно так же): «Не надо, лучше сразу пристрелите меня». Действительно, я лучше умру, чем перенесу такое издевательство.
Избавление от фобий требует долгого и сложного лечения. Но для формирования фобии достаточно одного сильного переживания, в чем неоднократно убеждался и я, и многие другие. Например, если вы неожиданно увидите на полу длинный извивающийся предмет, у вас вполне может развиться патологический страх змей.
Каким образом такая чрезмерная реакция могла быть преимуществом? Дело в самих объектах наших страхов. Мы в основном боимся пауков, змей, волков, текущей воды, замкнутых пространств и толп незнакомцев. Это и были древнейшие опасности, угрожавшие нашим предкам-приматам и первым доисторическим охотникам и собирателям на протяжении миллионов лет. Наши пращуры постоянно рисковали покалечиться или даже погибнуть, если в погоне за дичью оказывались слишком близко к краю обрыва, либо неосторожно наступали на ядовитую змею, либо натыкались на полевой лагерь вражеского племени. В таких случаях человек должен был учиться очень быстро, запоминать событие ярко и надолго, действовать решительно, не раздумывая.
Сегодня мы гораздо больше рискуем погибнуть в автокатастрофе, от ножа, от пистолета или из-за чрезмерного потребления соли и сахара. Но у нас не выработалась врожденная склонность избегать этих опасностей. Вероятно, по эволюционным меркам прошло еще слишком мало времени, и такой спасительный страх пока не успел укорениться в нашем сознании.
Фобии – крайность, но любое поведение, обусловленное подготовленностью к научению, которая обеспечивала адаптивную ценность в процессе эволюции нашего вида, – часть человеческих инстинктов. Тем не менее большинство поведенческих механизмов из поколения в поколение передаются через культуру. Социальное поведение человека основано на готовности к научению, но выраженность отклонений – как результат эволюции в ходе естественного отбора – в разных случаях разная. Например, люди – прирожденные сплетники. Нам очень интересны истории из жизни других людей, мы можем бесконечно углубляться в детали таких сюжетов. Сплетни – это искусство, которое помогает нам учиться общению с людьми, а также формировать наши социальные сети. Мы увлекаемся романами и пьесами. Но нас гораздо меньше интересуют истории из жизни животных – если только в них так или иначе не замешаны люди. В наших историях собаки любят ближних и тоскуют по дому, совы размышляют, змеи подло шныряют, а орлы упиваются свободой в огромном небе.