Смысл жизни человека и государства
Шрифт:
Стагнация такого политического положения в кавказских республиках может привести только к поддержанию и возможно даже распространению подросткового состояния умов у большинства населения, что при замене лидера на более одиозного или при возникновении каких-либо значимых проблем в других регионах государства вызовет новый виток национально-освободительного движения со всеми вытекающими последствиями.
Интересно, что проблемы национализма, связанные с недавним прошлым и настоящим возникают и на межгосударственном уровне. Причём некоторые проблемы искусственно поднимаются нашим правительством, а некоторые инспирируются бывшими советскими республиками,
Причину и механизмы государственного варианта прекрасно раскрыл Александр Лившиц (22): “Мировую экономику накрывает волна национализма… Волну гонят экономические трудности. Их надо как-то объяснять. Сказать “простите, граждане, ошиблись, исправимся”? такое у правителей не принято. Начинают искать виноватых. Для того и лезут в сейф. За национализмом. Средство испытанное. Легко проникает в мозги людей. По эффекту сравнимо с водкой. Только вливается в уши, а не в рот. И, что любопытно, нравится любым режимам - и тоталитарным, и демократическим.
Вот несколько примеров. В переводе с бюрократического языка на обычный. “Бедствуем из-за иностранцев. Наложили свои жирные лапы на наши ресурсы… Страдаем по причине собственной доброты. Понаехали иммигранты. Заводят свои порядки. Объедают. Опивают… Очень опасны зарубежные суверенные фонды. Лезут к нашим активам. Чтобы подрывать безопасность… Зря слушаем МВФ. Сознательно тащат в болото с целью утопления…
Твёрдолобый национализм абсолютно никчёмный. Закрыл страну - понёс потери. Закрыл страну надолго - понёс большие потери. Иных примеров в истории нет. Сейчас на такое никто не пойдёт.
Тревожит другое - проникновение национализма в текущую политику. Суть: главное - текущие национальные интересы. На всё остальное можно наплевать. Красиво. Западает в души. С восторгом воспринимается избирателями. Только ведь в остальных странах правят такие же. Самолюбивые. Злопамятные. Обид не прощают. Обязательно дают сдачи”.
То, что бывшие советские республики переписывают свою историю и превращают Россию в серого волка, только и мечтающего, как съесть маленькую беззащитную Красную Шапочку, это ещё полбеды: беда начинается когда они пытаются спровоцировать больших охотников устраивать облавы на серого волка. И в этом, как ни странно, некоторые наши интеллектуалы винят в первую очередь почти официально распинаемый в сегодняшней России либерализм.
Так Александр Мелихов в своей статье “Голиафы против Давидов” (20) сначала справедливо подмечая, что “все национальные культуры стремятся не к равенству, а к первенству и что нетерпимость в мир несут не сильные, а слабые”, которые “ищут реванша за своё реальное или воображаемое унижение”, тут же обвиняет в этом “мировое общественное мнение, которое в значительной мере либерально”. Обвиняет за то, что “для него-то - вопреки либеральному же принципу: “закон один для всех” - считается справедливым поддерживать национализм сильных, закрывать глаза, когда слабые нации нарушают права человека в борьбе против сильных”.
Вот только причём же здесь либерализм, если сам автор считает, что в соблюдении принципов либерализма и заключается выход из этой ситуации. Другое дела, что демократический характер государства отнюдь не означает, что в нём пунктуально соблюдаются все основные принципы либерализма. И вместо того, чтобы призывать демократические государства соблюдать принципы либерализма Мелихов провозглашает: “Сильные должны удерживать слабых от разнузданности, а потому они должны становиться всё сильнее”, ибо “если же имперская элита окажется неспособной
Наконец, о бытовом национализме русского населения России, причины которого достаточно чётко раскрывает Олег Цыганков (24): “Даже когда человек или его позиция, либо группа людей являются сильными настолько, что не боятся никакой внешне угрозы, остаётся угроза внутренняя, которой избежать невозможно: она заключается в неизбежности деабсолютизации собственной точки зрения, в “утрате твёрдой почвы под ногами” вследствие признания права легитимности “другого”.
Действительно, пока маргинальная часть русского населения в Советском Союзе чувствовала себя выше других национальностей, что подкреплялось как на официальном уровне (имперский характер учебников истории), так и на уровне бытовой психологии (плохое знание русского языка расценивалось как признак скудоумия нацменов), а также стремлением приезжих к русифицированию - всё было спокойно, но времена изменились и маргиналы почувствовали страх, а отсюда и ненависть.
Определённую роль в активизации национализма в новой России сыграло и возрождение, казалось бы, уже основательно забытой идеи народности, своеобразной богоизбранности русского народа, способного не только находить свой собственный путь развития, но и давать пример остальным народам. При этом речь идёт не столько о культуре и духовности интеллектуальной элиты Российского общества, сколько о духовности дореволюционного крестьянства, составлявшего почти 90% всего Российского народа, поскольку именно её предлагают считать верхом совершенства и моральным примером для всего разумного человечества новоявленные российские славянофилы. Даже такой интеллектуал и эстет, как режиссёр Н.С. Михалков утверждает, что “мы только начинаем понимать сакральный смысл русской провинции. Чем дальше от столицы расположена территория, тем чище и светлее, тем большую надежду она рождает”.
Но в принципе поэтизация “человека почвы” - это далеко не чисто Российское изобретение. Она началась ещё с Жан Жака Руссо, убеждённого, что все современные ему люди деградировали по сравнению с “дикарём” - человеком естественным (24), и продолжается по настоящее время. Хотя ярче всего эта поэтизация отразилась в типологии человека О. Шпенглера (25). В ней он выделяет “человека культуры”, живущего на земле, имеющего отчизну, уважающего традиции церкви и благоговеющего перед преданиями и старшинством, и “человека цивилизации” - паразита, оторвавшегося от земли, у которого ценности исконного уклада жизни заменились на деньги и научную иррелигиозность.
Важно отметить, что никаких серьёзных доказательств своей точки зрения ни Руссо, ни Шпенглер практически не приводят, поскольку “человека почвы” они, в основном, видели лишь из окон своих карет. Поэтому можно согласиться со словами Александра Мелихова (7): “Человека отличает от животного способность и склонность относится к плодам своей фантазии серьёзнее, чем к реальности, особенно к плодам коллективной наследуемой фантазии. Иначе говоря, к тому, что более пышно именуется словом культура”.