Смысл жизни
Шрифт:
Был уже поздний вечер, когда в избу ворвался один из бандитов и несколько минут шептался с Маргевичем, который, не выслушав до конца, вскочил со скамьи.
— Заневский приехал в отпуск! — вскричал он на всю избу. — Он в Чарнухе у Кузьминских. Недавно там появился. Идем! — одним духом выпалил Бажант и пулей вылетел из избы, а за ним остальные.
По пути Маргевич поспешно объяснял, как надо окружить деревню, проверить каждый дом на случай, если Заневский спрячется…
Его знали почти все. Вначале как мужественного связного, а потом как партизана Армии Крайовой,
Теперь они спешили в Чарнуху, чтобы из их рук не вырвался тот, кто осмелился встать по другую сторону баррикад…
Хотя был уже поздний вечер, в избе Кузьминских в Чарнухе не стихал говор и никто не спешил домой.
— Ну, теперь пойду проведаю соседей, — сказал Заневский. — Вы подождите, я сейчас вернусь и еще что-нибудь расскажу.
Шум в избе стоял такой, что даже не было слышно, как застучали в сенях шаги, распахнулась дверь и два вооруженных человека ворвались в кухню. В избе стихло.
— Что это за собрание? — спросил один из прибывших, внимательно осматривая взглядом избу.
— Внучек к нам приехал, — сказал дед Юзеф. Зрение у него стало слабое, и он сразу не опознал вошедших.
— Где он?
— Куда-то вышел, — шепнул кто-то из собравшихся.
Бандиты выскочили из избы Кузьминских, в которой наступила тревожная тишина.
Маргевич поджидал своих на дороге. Бандиты доложили, что Вицек куда-то вышел. Подбежали другие наблюдатели с донесением, что Заневский сейчас в избе Бронислава Василевского и, кажется, у него есть с собой оружие.
Бажант отдал приказ окружить дом Василевских. Ждали недолго. Вскоре Заневский вышел, но, заметив человека на дороге, хотел свернуть за избу. Его окружили со всех сторон, как шакалы, набросились на добычу.
— Раздевайся! — прошипел Изыдор Маргевич.
— Изыдор, Витольд, Мариан, разве вы забыли…
Сорвали с него шинель, мундир, сапоги, прочитали «приговор». Раздались выстрелы…
Когда над лазурью озер, над пущей, над этим прекрасным уголком польской земли спускаются летние сумерки, величавые, возвышающиеся до небес сосны, ловя последние лучи заходящего солнца, как бы беседуют между собой на языке векового бора. Если прислушаться к этой беседе, то кажется, что слышишь рассказ не только об этой прекрасной земле, но и о тех, кто и грозные годы с оружием в руках шел в бой и бил врага.
Приговор будет объявлен завтра…
Зал воеводского суда в Белостоке выглядел мрачным и темным. За окнами стояла поздняя осень, низко плыли тучи и временами моросил дождь. На судейском столе лежал толстый том документов. На столике напротив — пистолет типа ФН калибра 7,65 мм, а рядом с ним четыре выстреленные гильзы. Скамьи для публики были все заняты, и даже коридор заполнили люди. Шепот собравшейся публики становился громче, люди нетерпеливо посматривали на часы и двери. Ждали обвиняемого и суд.
— Идет… — И все взоры обратились на входную дверь.
Его ввели два милиционера. Оторопевший от такого количества людей, он на секунду-две остановился на пороге, скользнув взглядом по любопытным лицам, по глазам, впившимся в него, потом медленно прошел к скамье подсудимых и, овладев собой, сел.
Ему было около двадцати пяти лет. Он был хрупкого телосложения, с продолговатым смуглым лицом, большими, спокойными глазами, высоким лбом, на который спадала слегка вьющаяся шевелюра. Одет был в поношенный костюм и спортивную рубашку. Сидя на скамье подсудимых, он беспомощно положил руки на колени и смотрел в окно.
Публика, заполнившая зал, загудела:
— Какой молодой… красивый…
Казалось, он не слышал этого. Взгляд его задержался на пистолете, выстреленных гильзах, и вдруг болезненная судорога пробежала по его лицу. Потом он опять уставился в окно.
Адвокат и прокурор вошли в зал. Поправив мантию, прокурор внимательно присмотрелся к молодому человеку, которого сегодня именем закона должен быть обвинить в совершении убийства. Адвокат подал руку обвиняемому, и они о чем-то с минуту говорили. Зал притих.
— Прошу встать, суд идет!
Собравшиеся встали с мест. Председатель судейской коллегии открыл папку с документами и взглянул на подсудимого.
— Рассматривается дело Рышарда Завалы, обвиняемого по статье 25, пункт 1, в убийстве Валериана Гурского…
Акт обвинения был коротким. Завала стоял, вытянувшись, заложив руки за спину, и слушал.
— Понятен ли обвиняемому акт обвинения? — обратился к нему председатель судейской коллегии.
— Да, понятен.
— Обвиняемый, вы признаете себя виновным?
— Да… — ответил он тихо.
— Подтверждаете ли вы показания, данные на следствии, что гражданина Валериана Гурского убили предумышленно?
— Да… подтверждаю, — ответил обвиняемый после недолгого размышления.
— Расскажите суду все сначала, как это произошло…
— Уважаемый суд, это все… началось так… Нет… возможно, не так… — Обвиняемый прикусил губу, сморщил лоб и уставился в пол…
— Суд слушает вас, обвиняемый, — поторопил судья.
— Это было…
Отца он сначала знал только по письмам. Когда почтальон приносил раз в месяц серый конверт, мать сажала его на колени и читала, вытирая слезы.
«Тюрьма строгого режима Вронки.
Любимые!
Я здоров. Здесь у меня много товарищей, они такие же, как я…»
Отец в письмах всегда спрашивал о нем и сестре Ядвиге.
Проходили годы. Отец возвратился в Ольшины, когда Рышард был уже подростком. Приближалась война.
Как он любил своего неизвестного отца! Это была какая-то удивительная любовь, разбуженная письмами из тюрьмы и рассказами матери. Его влекло то, что делал отец. Интересовали тихие разговоры отца с незнакомыми людьми, его ночные исчезновения. Он хотел стать таким, как отец.