Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБР
Шрифт:
– Тебя дома ждут, – прохрипел он сорванным голосом.
И Василь отпрянул от манящей глубины. Обессиленно осел на землю, привалившись на плечо друга, и глубоко затянулся протянутой сигаретой, хотя давным-давно уже не курил.
Тонкая струна
Тихий осенний вечер старого района. Ветерок лениво гоняет по улице мусор, заворачивая его в пыль. Обертка от шоколада, фантики, смятая пачка сигарет, упаковка от продуктов – фиксирую все это на автомате, но он не трогает внутренние струнки тревоги. Все это мирный мусор родного города.
Я бесцельно
Надо что-то делать. Может, напиться? Не помогает. Не цепляет. Пить водку надоедает раньше, чем начинает забирать. Хмель не приходит. Забытье не наступает. Нет облегчения в родном доме. Ничего нет.
Дни проходят как бы вне меня. А я стою в сторонке, поглядываю и не участвую. Нервы натянуты до предела. До тонкого внутреннего звона. Кажется, что еще чуть-чуть – нить оборвется и со звоном начнут крушиться зеркала, которые только лишь отражают какую-то незнакомую, чужую жизнь.
Настроение плавает от абсолютной апатии до психа, лютой злобы, когда еще немного и начнут крошиться зубы. А потом обратно, как будто и не было ничего. Выводит из себя все или что угодно: косо брошенный взгляд, на ногу кто-то наступил, визгливый голос и так далее и тому подобное. Так это вроде говорится, когда нет возможности и желания перечислять все раздражающие факторы. И чтобы хоть как-то отвлечься, унять внутренний зуд, умотать себя, я каждый вечер, когда становится особо невыносимо оставаться дома, выхожу и иду. Без привязки к адресам, улицам, весям. Бреду, опустив голову, уперев взгляд в трещинки на асфальте.
Как-то раз подошли, спросили время. Мазнул взглядом по часам, буркнул ответ и услышал в спину протяжное:
– Э-э, алле, тебя никто не отпу…
На секунду стало любопытно взглянуть на наглеца, и я поднял голову, сфокусировал взгляд на прыщавом юнце. Да нет, не совсем юн, лет 19, там такие уже знали цену своим поступкам. Там это слишком дорого стоило.
За спиной парня стоял второй, постарше, и он безошибочно считал с моего лица не только скользнувшее подобие интереса, но и тлеющую внутри злобу. В глазах отразилась смерть. Их ли, чужая ли, какая разница. Он уже был знаком с подобным взглядом, только в своей невеселой реальности, и, решив не развивать дальнейшие события, жестко дернул первого за рукав, процедив сквозь зубы:
– Уходим…
И первый провалился под этим рывком. Дал легко себя увлечь, скривив улыбочку, выдавил:
– Изьвинямся, ошибочка вышла.
Вмиг гопники растворились в сгущающихся сумерках.
Знаете, что такое отражение смерти в глазах? Это мрак во взгляде. Как будто в прорубь заглядываешь. Холодно, бездушно, страшно. Самому хочется бежать, уже не говоря о тех, кто в это время в них смотрит. Но от себя не убежишь. Себя не обманешь. Память не вырвешь, как зачитанный листок. Все она помнит. Несет, не растрясет. Сбережет и в нужный, а тем более ненужный момент подаст на блюдечке. Ненавижу ее. Выбросил бы, сжег, растоптал. Но нельзя. Ей еще и жив. А еще жив за тех, других, кто уж не смог.
Заныл свежий шрам над бровью. Заломило в душе, поднимая колючий ком к горлу, перебивая дыхание. Но слез не будет. Как бы ни хотелось зарыдать в голос, переходя в вой, стон, выхлестнуть из себя всю боль, вину, стыд, но не выйдет, не даст Всевышний облегчения, избавления, забвения. Все это разрывает меня изнутри, изматывает и обжигает. Мне кажется, я даже вижу, как пепел отшелушивается от сердца, опадая белесо-серой пылью. Эта пыль покрывает мою душу, глаза, лицо, руки и даже старенькие кроссовки.
В середине ночи возвращаюсь домой. Ноги гудят от намотанных километров. Надрывно тянет голень. Не раздеваясь, падаю на кровать, упираюсь взглядом в стену. Темно. Давит тишина. Подтягиваю колени к груди и закрываю уши руками. Но это не помогает. Некуда деваться от себя. От себя не спрячешься.
Встаю, включаю телевизор. Двое о чем-то спорят, доказывая, как надо жить стране. Что вы знаете об этой стране? Зажигаю газ, ставлю чайник. Он начинает уютно ворчать. А воспоминания уже стоят на пороге, готовые ворваться непрошеными гостями и заполнить все окружающее пространство. Но я давлю эту попытку.
Механически упираюсь взглядом в телевизор. Листаю канал за каналом, пытаясь понять, что там показывают: реклама, фильм, новости, опять реклама, опять новости, Америка, Азия, урожай, цены, обещания политиков и ни слова про то, что сейчас там. Не интересно это никому и никому не нужно. И вот воспоминания пододвинулись еще на шаг ближе. Стоять! Упираюсь в старый фильм, пытаясь вслушаться в диалог героев. Он – бравый офицер с орденом Великой Отечественной войны на груди, она – миловидная блондинка, тоже в военной форме, с медалью «За отвагу». Они встретились после долгой разлуки и военных испытаний, впереди их ждет новая разлука, но они уже мечтают о том, что будет, когда война кончится. Им еще есть о чем мечтать. И я знаю, что их война кончится через один год и три месяца. А когда кончится моя война?
Засвистел чайник. Несколько секунд тупо смотрю на него. Затем выключаю газ, достаю чашку, механически насыпаю кофе, заливаю кипятком, делаю глоток, не чувствуя вкуса, и ставлю на стол. Апатия наваливается, разливаясь по жилам. Показалось, что если сейчас лягу, то, может, наконец-то провалюсь в долгожданный сон, и он принесет избавление от реальности. Но это не так. Долго ворочаюсь с бока на бок, проваливаюсь в забытье, но на границе со сном резко вздрагиваю, как от падения, и просыпаюсь.
За окном светает. Комната в предрассветных тенях. Тишина. Закрываю глаза и все-таки засыпаю, но сон не приносит облегчения. Мне снится война, я просыпаюсь от собственного крика, весь в холодном поту и смятении. Пытаюсь нащупать автомат, но его нет, и это сильно пугает меня, пока не приходит понимание, где я нахожусь. Сердце гулко ухает. Встаю еще более разбитый, чем был вчера.
Что-то, наверное, надо с этим делать, но что? Что? Куда идти, а самое главное, как объяснить, рассказать все, что произошло. Как донести главное, когда не можешь выдавить из себя ни слова? Преодолеть барьер, который выстроила психика, ограждая от травмирующих воспоминаний? Я даже сам с собой не могу объясниться, не говоря уже о других людях, да и видеть никого не могу, не хочу…