Снег к добру
Шрифт:
– Надо, чтоб у меня еще хоть что-нибудь получилось.
– Идиотка! – закричал Федя. – Ты же въезжаешь на белом коне! О чем ты говоришь!
Потом он сообщил, в каких лучше жить гостиницах. В «Центральной» есть одноместные дешевенькие номера (но без санузла), а в «Юности» очень шумно, несмотря на близость Новодевичьего кладбища; гостиницы ВДНХ – это у черта на рогах, и никакого приличного сервиса, и вообще если б он знал, то, конечно, не впустил бы в свою квартиру аспиранта, пусть бы жила она, все-таки она ему ближе. И снова полез Целоваться, ну прямо отец родной… А Ленка принялась составлять список, что ей купить и выслать. Писала и спрашивала, как пишется «фломастер». «Напиши как-нибудь,– сказала Ася.– Я разберу».– «При чем тут ты? – оскорбилась Ленка.– Я должна знать точно. Так как же?» – «Посмотри в словаре!» – крикнула из кухни Ася. «Ты сказала много лишних слов вместо одного – не знаю.
Могла ли я, подумала тогда Ася, в двенадцать лет ответить так матери? Даже теперь, когда мать приезжает, Ася ловит себя на мысли, что теряется в ее присутствии, что вдруг начинает давать двусмысленные ответы, как-то робеет… Видно, это все приходит вместе с матерью из детства, которое было достаточно бедным и достаточно неласковым и довольно несправедливым в распределении любви между детьми. Мать любила младшего сына, к Асе относилась сурово, считала ее неудачницей уже потому, что к тридцати годам у Аси было не больше платьев, чем в двадцать. «Не в платьях счастье,– сурово вещала мать,– но все-таки. Ты же дама, а не свиристелка какая… У тебя и простыни все те же, что я тебе в замуж дала». Бывало, что, зная о приезде матери, она мчалась в магазин и покупала первое попавшееся, наносила рваную рану в бюджете и сама себя за это презирала. Вообще с деньгами и вещами у Аси отношения были сложные. Она не умела с ними обращаться, а они с ней обращались дурно. Деньги тут же уплывали, вещи мгновенно изнашивались, всегда стояла проблема то пальто, то сапог, то шапки. Это злило. И тогда она шла и покупала то, что продавалось без очереди по причине уродливости и дурного качества. Когда-то, в студенчестве, она научилась приспосабливать к новой жизни старье и иногда выглядела недурно в перешитых, перекроенных платьях и шляпах. Но сейчас было другое время, и переделанная шляпа выглядела переделанной шляпой, а не чем-то оригинальным. И платье местной швейной фабрики даже с роскошным галстуком (совсем из другой оперы) выглядело платьем местной швейной фабрики и галстуком из другой оперы. Никто теперь не говорил: «Аська, какая ты придумщица!» А говорили так: «Галстук привезенный? Сразу видно…» Это значило, что платье везли не издалека…
…Соседка по купе смотрела в окно. В ее больших неподвижных глазах плясали огни переездов, незнакомых поселков, и от этих огней глаза ее казались особенно большими и особенно потухшими.
– Я думаю о сыне,– вздохнула она.– Вы знаете, он мне отвечает только тогда, когда ему хочется. На некоторые вопросы я получаю ответ через месяц. Я как-то у него спросила, нравится ли ему дочь моей приятельницы. Он посмотрел на меня и ничего не сказал. А ровно через месяц за обедом говорит: «Ты спрашиваешь меня, нравится ли мне Оля. Так вот. Она дрянь».
– Ну, тут все понятно,– засмеялась Ася.
– Что? Что вам понятно? – заторопилась соседка.– Что Оля ему нравилась, а потом разонравилась, так, да?
– Ну конечно!
– Разве я об этом? Почему он мне сказал об этом через месяц? Ведь в конце концов я могла и забыть, что спрашивала.
– Не забыли ведь…
– Могла забыть,– рассердилась соседка.– У меня не только Олей занята голова. У меня таких, как она, сто двадцать человек. Я ведь веду занятия с хором в музыкальной школе.
– Вы музыкантша? – почему-то обрадовалась Ася.
– Я педагог,– сказала соседка.– Музыкантом я не стала. Не спрашивайте меня почему.
– Я не спрашиваю.
– Давайте ложиться спать. В Москве будем рано. Вас будут встречать?
– Нет,– ответила Ася.
– А меня будет встречать муж. Я вас предупреждаю сразу, он у меня старый… Но это не имеет никакого значения. У каждого – свои обстоятельства.
Старый муж оказался человеком лет шестидесяти с профессорской внешностью. Он довольно лихо подхватил чемодан и сумку и бочком, молча засеменил к выходу.
– Счастливо вам,– сказала соседка.– Так к нам никого и не подсадили. Очень удобно вдвоем с женщиной. Я на ночь совсем раздевалась.
– До свидания,– ответила Ася. Ей хотелось сказать, чтоб соседка взяла у мужа хотя бы сумку, но тут увидела в окно Олега. Он махал ей рукой и показывал, что, мол, выходят и ему поэтому никак не зайти в вагон. «А профессор вошел»,– подумала Ася, и тут он как раз прошел мимо окна с сумкой и чемоданом, а за ним, сверкая бриллиантами в ушах, прошествовала соседка. «Как все просто,– подумала Ася.– Сколько же это между ними? Десять? Двадцать? И сын, который отвечает на вопросы с месячным опозданием».
Олег протиснулся в купе.
– Ты лентяйка,– сказал он.– Не могла заранее выйти в тамбур. Было бы гарантированное такси.
Поехали метро, и хорошо сделали, потому что именно там Ася вдруг почувствовала себя неожиданно счастливой. Вот она в Москве, все у нее славно и будет славно, все получится, это даже хорошо, что первое время она будет одна, не будет отвлекаться заботами о Ленке и Аркашке, будет вкалывать как зверь и докажет, что пригласили ее не зря. Олег такой молодец, что встретил, ему ведь через всю Москву пришлось ехать. Хоть они и дружили когда-то, но она его на вокзале не ждала и не обиделась бы, если б он не пришел.
– Как твои? – спросила она его.
– Нормально.
– Соскучилась по Таське. Когда я ее увижу? Мы соберемся?
– И даже очень скоро…
– То есть?
– У Мариши сегодня новоселье. Она уже договорилась с Царевым, что сегодня ты на работу не выйдешь. Ей некому тереть яблоки, у нее руки будут луковые.
Ася прислонилась к колонне и расхохоталась. Она смеялась долго, и люди, которые их обтекали, все шли и оглядывались, потому что думали – она плачет. Ничего другого и нельзя было подумать, глядя на печальное лицо Олега и на то, как он задумчиво и с пониманием тряс головой, мол, поплачь, поплачь, полегчает. Ася представила, как они выглядят со стороны, и совсем зашлась. Это ж надо! Мариша звонит и говорит главному. «Вовочка! Ты меня любишь? Хотя, смешной вопрос, я это и так знаю. Так вот у меня руки луковые, а ты как раз сегодня ждешь новую сотрудницу. Отдай мне ее на день. У меня яблоки некому тереть. Отдай, отдай, не будь феодалом. В конце концов, она после поезда и ни на какую умственную работу не способна. Спасибо, Вовочка, ты молодец, и я тобой горжусь… Чмок, чмок… Это я тебя поцеловала…»
– Ну, хватит,– сказал Олег.– Идем, мать… Я так и не понял, чего тебя разобрало?
Ася закивала. Ну куда ему это понять? Приехал через всю Москву, она думала: вот молодец, а оказывается, Марише нужен салат из яблок.
– Ты думаешь, я из-за нее пришел тебя встречать,– хмуро сказал Олег.– Мы с Тасей давно решили, что я тебя встречу. Таська убеждала меня привезти тебя сразу к нам, но я думаю, чего таскаться с вещами. Надо устраиваться капитально… Ты ведь насовсем… Не в командировку…
Ах, Мариша, Мариша! Аркадий про нее говорит – «существо». «Что ты в это вкладываешь?» – спрашивала Ася. «Ничего,– отвечал Аркадий.– Ничего конкретного. Мне само слово нравится, когда оно на нее надето».
Два года после университета они работали в одной газете. Мариша была кумиром, центром, царицей, в общем – всем. Они вокруг нее крутились, как мотыльки возле лампочки. Все, без исключения. Старенький редактор, сердечник и капельку алкоголик, лекарство принимал только из ее рук. Свирепейшая баба, что была у них завхозом, Агния Крячко, приносила ей с рынка мясо, яички, и все знали, что для этого она встает в семь утра, потому что живет за городом. Ответственный секретарь, грубый парень, презирающий всех и Удовлетворяющий свое презрение тем, что из каждого повода извлекал тему для издевательства, ставил Маришины опусы в номер без правки и закорючку на «собачке» выводил бережно, не прикасаясь к листу. Олег… Он тогда только пришел к ним, то ли из районной газеты, то ли из армии, солдафон солдафоном: «есть», «слушаюсь», «будет сделано», сапоги сорок четвертого не помещались под только входящим в моду модерновым столиком… Кстати, это Мариша ездила с редактором на мебельную фабрику выбирать для редакции столы. Нечто легкое, абсолютно раскрытое для обозрения со всех сторон, с одним-единственным запирающимся ящичком, в котором могла поместиться разве что пудреница. Из старых, прожженных, заляпанных, затасканных столов все вывалили прямо на пол. Так и лежали несколько дней непотребные кучи, с которыми не знали, что делать: выбросишь, а вдруг там что ценное? И опять Мариша пришла однажды с пионерами, и они все унесли. «А вдруг тут что-то ценное? – спросил ответственный секретарь.—Надо бы перебрать». Мариша посмотрела на него так, что тот сразу вышел и наорал на Асю за то, что она до сих пор не может сделать подпись под клише. Уж не нужен ли ей для этого творческий день? Вот тогда Олег и влюбился в Маришу без памяти. Тася ждала ребенка, жила у родителей в деревне и, слава богу, ничего не знала. А тут Мариша засобиралась на Украину. Теперь понимаешь, что никакая это была не драма, просто всем было по двадцать с хвостиком, любовь была рабочим состоянием, но это сейчас легко говорить, а тогда… Олег метался по редакции, совсем было решил ехать с Маришей на Украину. Но остался. Мариша уехала одна. Что-то между ними произошло, никто не знал что… Не любила Олега? Но ведь чувства Мариши не обсуждались. Не в этом дело. Олег-то любил и не поехал… Все ведь ждали, что он поедет. Готовы были к проявлению всяческой жалости к Тасе. А он не поехал.