Снег падает. Падает снег. Снег, снег, снег... Как застывшие звезды... Они сыплются вниз и укрывают землю, будто бессчетное множество искрящихся булавок, воткнутых в асфальт холодных улиц и крыши заиндевевших домов. - Здравствуйте. Добро пожаловать. В ответ - легкий кивок или просто равнодушное молчание. К подъезду подкатывают автомобили - из них выходят люди, старые и молодые, грациозные девушки и важные матроны, и галантные кавалеры, как домашние роботы, бережно ведут их по лестнице. Скользко. Не оступитесь, дорогая. Обопритесь на меня - и вы будете в полной безопасности. Вот так. А снег падает - все как в тумане. И фигуры людей, и лица - спокойные и довольные, и движения - размеренные и точные, и даже слова - все как в тумане, снег, снег... - Здравствуйте. Добро пожаловать. Люди прибывают. Они
спешат. Еще бы, ведь сегодня такой праздник - Новый год!.. Говорят, его придумали давным-давно, чтобы люди, встречая Новый год, забывали все печальное и плохое и мечтали - только о хорошем... В доме тепло... Сквозь стеклянные двери видно, как в вестибюле суетятся роботы, стряхивая с прибывших снег, как мчатся к вешалкам блестящие автоматы, с осторожностью неся пальто, и стремительно возвращаются с золотыми пластиковыми номерками. Движущаяся лента лестницы неслышно уносит дам и кавалеров в зал, наверх, где стоят празднично накрытые столы и сверкает разукрашенная елка. А снаружи холодно. Он торчит у подъезда уже час, и два, и три, и каждому отвешивает ласковый поклон, и каждого приветствует: "Добро пожаловать", и вслед за тем торжественно распахивает тяжеленную, с зеркальными стеклами дверь. В этом нелепом наряде душно. Сегодня - царство роботов, и он одет под робота. Сегодня - новогодний маскарад, и любой должен одеться, загримироваться так, чтобы его не узнали. И старик - тоже. Он работает здесь много лет, на его глазах всех служащих со временем сменили роботы: они проворнее и терпеливей, а эти два качества в жизни ой как важны!.. Снег, снег... Падает и падает. Будто все небо укутали громадной толстой периной с замерзшими перьями, и они вылетают друг за другом в одну, две, сто дыр - перина, наверное, старая, как и сама Земля, немудрено, что продралась, а зашить некому... Вот и снег падает. Падает снег. Старик закрыл глаза и прислушался. Справа раздались легкие шаги и шелест вечернего платья - рука автоматически вытянулась, отворяя дверь. - Добро пожаловать. Здравствуйте. Как же они надоели ему!.. Ведь целый вечер точно заведенный... Швейцар в гостинице... В век роботов - экзотика: живой швейцар. Вот и поставили его будто игрушку, ну, а если деликатно, на старинный лад, тогда и просто замечательно: оставили на службе. Это, знаете, звучит... Что-что, обида и досада, жизнь не сложилась? Полноте! Он всего только выполнял служебные обязанности и давно уж понял, что свое, человеческое, в них вкладывать вовсе ни к чему. А место не из худших, это точно. Людям знающим не надо объяснять. Зато после, когда часы пробьют одиннадцать, его проведут внутрь дома, спрячут в маленькой комнатке, чтобы он мог переодеться, скинуть наконец дурацкий металлический скафандр,- и вот тогда-то подлинно произойдет великое преображение. Он явится в душистый, сияющий мир елки и веселящихся людей, и каждый шаг его будет отмечен восторгом - как малые дети, взрослые захлопают в ладоши, и в этот миг для них и для себя, для всех на свете он будет царь и бог, который дарит счастье и надежду, дарит щедро, без разбору. Он встанет под елку - самый прекрасный во Вселенной Дед Мороз - и улыбнется людям, ласково ловя ответные улыбки; им и невдомек, что перед ними тот, кто лишь недавно, открывая двери, кланялся и монотонно повторял: "Добро пожаловать..." Уже который год в урочный час он лицедействовал; сначала, выступая, волновался, а потом сообразил, что ныне и его считают автоматом и хлопают в ладоши только потому, что думают: "Как это мило - приклеить роботу бороду и усы! И до чего смешная маска - ну, точь-в-точь лицо живого человека!.." Правда, поговаривали, будто бы он людям малость надоел - такой вот, чересчур живой. Но он не обращал внимания. И чувство пьянящего восторга оставалось все равно.. Уж тут он был бессилен что-либо поделать... А снег не перестает. Он падает, вспыхивая в лучах фонарей, пританцовывает в воздухе, летит... Холодно. И отчего-то - душно... Идиотский маскарадный костюм! Железные суставы почти не гнутся, руки и ноги затекли, нельзя даже сделать несколько шагов по площадке, пока нет гостей, - с каждым движением железный панцирь больно впивается в тело, и приходится стоять, почти не шевелясь, и тоскливо смотреть в узкие прорези для глаз в тяжелом колпаке, глядеть, как мимо идут, ничего не замечая, довольные гости, как они поднимаются по лестнице в зал - им тепло и уютно... Почему-то болит сердце, с самого утра. Отвратительное самочувствие, слабость во всем теле. Он даже подумывал: идти ли на работу? Но потом пошел. Он очень дорожил
этой своей нехитрой ролью - "Ведь кто же еще, кроме меня, человек должен быть, непременно!" - целый год он дожидался, целый год... А когда он сегодня явился, ему тотчас велели переодеться: "Если роботы, так уж все; пусть все думают, что и ты - робот. До вечера, сам понимаешь", - сказали ему, и он согласился. Как всегда. Уж таков был ритуал. - Здравствуйте. Добро пожаловать. Снег падает. Снег... Плохо. Совсем плохо. Сердце болит так, что невозможно шевельнуть левой рукой. Скорей бы все кончилось, скорее бы одиннадцать - тогда он скинет наконец этот проклятый костюм... Чистый воздух - как же не хватает... Боже мой, сухой, холодный, не машинный!.. Если б можно было снять колпак, ну, хоть немного приподнять его, чтоб только щелочка была, совсем чуть-чуть - всего-то на один-единственный глоток чистого воздуха!.. Нельзя, никак нельзя... Ведь считают, что и он робот. Разве у роботов может болеть сердце? Ноги мягкие, как сугробы. Ледяной пот струится по лицу. Тело дрожит, вибрирует, словно там, внутри, что-то одно за другим обрывается, и падает, и мечется в пустоте, сталкиваясь меж собой. Во рту железный привкус... Внутри железо и снаружи... Он весь становится железным!.. Ну, потерпи, держись, какая ерунда. Скоро конец. Просто стар уже, слишком стар... Теперь недолго ждать. Часы пробьют одиннадцать, и ты будешь там, Дед Мороз; елка, люди, все улыбаются, а он добрее всех, он лучше всех: "Глядите-ка, робот с усами, и маска-то, маска - вот потеха!.." Снег падает. Падает снег... Бессмысленный хоровод снежинок... Тело размякло, исчезло, и только боль, мучительная боль груди - осталась только она. Перед глазами все поплыло, заскрежетала по железной спине шершавая стена, уходя невообразимо вверх... Ледяной воздух разом обдал мокрое лицо и защипал щеки, нос, уши... "Я сейчас, мне лучше... Вы не прогоняйте... Ведь кто же... вместо меня?.." И тотчас, неведомо откуда, повеяло теплом и свежестью, словно ночь улыбнулась ему, далекие миры придвинулись вплотную, и каждый, на свой лад, шептал ему что-то, баюкая и облегчая боль в груди, и снег, снег все падал, путаясь в его седых волосах, а где-то там, в тепле и лете, в прошлом, в будущем, цвели тюльпаны, шелестела зеленая листва - нескончаемый шорох, шорох, а потом - тишина... Когда пробило одиннадцать, пурга утихла, небо разъяснилось, и в его далеких черных закромах затрепетали слабые и поначалу неуверенные огоньки пробудившихся звезд. Под елкой стоял робот, крутил головой, весь блестящий и холодный, и только там, где должно быть лицо у людей, на гладком месте смешно топорщились ватные усы и борода. Новый Дед Мороз всем понравился сразу. Было что-то в нем такое... Без ненужных выкрутасов. Настоящий Дед Мороз!.. Всему- свое Я был тогда совсем маленький. В тот день, как сейчас помню, я играл в саду. Погода выдалась чудесной. Я бежал по высокой траве и вдруг увидал под деревом какой-то гриб огромный, с золотистой шляпкой, будто и не гриб совсем, а бутон волшебного цветка. Я было наклонился, чтоб сорвать его, и тут гриб внятно произнес: - Что тебе проку, если ты меня сорвешь? Повторяю, я тогда был маленький, и то, что гриб заговорил, меня ничуть не удивило. Даже обрадовало - вот, можно с кем-то поболтать, еще один приятель в моих играх появился... - Я сорву тебя и отнесу домой, - ответил я. – И покажу всем. Может быть, тебя зажарят со сметаной, или засолят на зиму, или засушат - просто так. - Ну нет! – возразил гриб. – Я не согласен. Я тут расту и не мешаю никому. Давай-ка лучше так с тобой договоримся. Ты меня не тронешь, а я за это выполню любые три твоих желания. Идет? - Идет! Я был тогда еще так мал, что уже твердо знал, чего хочу, и потому потребовал, немедля: - Пусть мама и папа живут всегда. И пусть я живу всегда. И пусть всем на свете будет хорошо. - Что ж, - проговорил гриб, - разумно. Всему - свое. Я тебе обещаю. С тех пор прошло много-много лет - я даже и считать устал. Папа с мамой живут, как прежде, ничуть не постарели. Я тоже молод и вполне здоров. Дел у меня по горло. Каждый день я смотрю на потухшее Солнце - это очень важно - и отмечаю, между прочим, сколько за сегодня на небе погасло разных новых звезд: сжимается Вселенная, пора уже, пора... И еще мне надо раз в день - там и тут - перегребать мириады песчинок на планете, чтобы они не слипались и всем им было просторно. Это не песчинки - это те, с кем я когда-то жил... Ветер времени развеял их и подравнял ряды. Я смотрю на них и понимаю: им действительно всем очень хорошо. Только, пожалуйста, не говорите им об этом.
