Снег
Шрифт:
– Нет, не в зеркале, – говорит мое отражение, читая мои мысли, – а внутри. Внутри-и-и. И мне не нравится слово «другой».
Мне страшно. Нет, я в ужасе. Такого даже в кошмарах мне никогда не виделось. Будто в меня вселился демон.
– Ну какой еще демон? Не неси пургу.
– Уходи! – взрываюсь я и утыкаюсь лицом в подушку.
Пусть оно исчезнет, пусть оно исчезнет, пусть оно…
Моя голова вновь поднимается и оборачивается лицом к зеркалу. Я чья-то марионетка: к конечностям привязаны нити, а в башке – металлический прут.
– Уйти? –
Да. Второй класс.
Она знает всё, что знаю я.
Наша жизнь – это еще не всё существование. Это только начало. Как в школе: это только первый класс.
Она говорит:
– Переход по туннелю и потусторонний мир – всё это очень интересно, я согласна, но… не сейчас.
Мои глаза из зеркала сверлят меня, пробивая насквозь.
– У тебя всё та же детская хрень в голове, что и в восемь лет, – говорит Алиса. – Ты всё неправильно представляешь. Ты думаешь, что смерть – это что-то временное. Что смерть повлияет на мнение о тебе и все поймут, как были неправы. И потом всё наладится.
Пока раздается этот чужой голос, мимика на моем лице необыкновенно богата и выразительна, я не контролирую ее. Это не мое лицо, это лицо Алисы.
Она говорит:
– Ты почему-то не принимаешь во внимание то, о чем знаешь лучше всех, ты упускаешь главный человеческий фактор – всем плевать. Всем плевать на всех. Кроме самих себя. Поэтому не жди, что о тебе будут помнить и рассказывать истории, которые будут передаваться из уст в уста, из поколения в поколение, тысячи лет. Ты всё еще думаешь, что твоя смерть заставит всех наконец обратить на тебя внимание.
– Я не думаю так, – протестую я.
– Думаешь, – перебивает меня. – Так ведь бывает только в кино, это просто законы драматургии – если главный герой в конце умирает, то остается легенда о нем и образ его живет и вдохновляет других. Но обычные люди просто умирают. Просто умирают, и всё. Никаких длинных послесловий. Может, кто-то когда-то и упомянет вскользь, несущественно. А потом забвение.
Она замолкает и, судя по ее лицу, ждет моего ответа.
– Меня устраивает, – произношу я почему-то жалобно. И в эти мгновения вижу в отражении свою мимику, а не чужую, вижу свое лицо.
Но Алиса тут же забирает его себе:
– Нет. Ничего тебя не устраивает. Вообще весь этот мир тебя не устраивает, потому что оказался не таким дружелюбным к тебе, как ты ожидала. Отсюда и происходят все твои обиды, на тех и на этих. Обида – это разочарование. А разочарование – следствие завышенных ожиданий. А ожидания завышены, потому что ты думаешь, что люди должны вести себя с тобой так-то и так-то, а они, видите ли, ведут себя так, как хочется им, а не тебе. Но я открою тебе большой-большой секрет: тебе никто ничего не должен. И соответствовать твоим представлениям и следовать каким-то приемлемым для тебя правилам – тоже. Не хочешь разочаровываться – не очаровывайся. Не хочешь обижаться – ничего не жди. Никогда ничего ни от кого не жди.
Ее воинственная гримаса
Я говорю:
– Я ведь уже ничего не жду.
Алиса оставляет мой беспомощный всхлип незамеченным. Она говорит:
– И ты никому ничего не должна.
В моей голове приютился мой персональный психотерапевт. И сейчас, в разгар сеанса, он кричит на меня, вопрошая: как же я докатилась до такой жизни? Однако ведь потом я покатилась дальше и почти докатилась до смерти, но доктор меня спас. Вот только зачем?
Может, попросить об эвтаназии?
– Я просто хочу, чтобы меня все оставили в покое, – говорю. – Я просто хочу умереть.
– Умереть ради покоя? – бросает Алиса. – Покой? Ты хочешь получить чувство безмятежности? Чувство. Но чувствовать могут только живые. Мертвые не чувствуют ничего. Умерев, ты не получишь чего хочешь.
– Да мне и не нужно ничего, – взрываюсь я. – Мне просто плохо. Плохо!
– Ты, как и все страдальцы, гордишься своими страданиями, гордишься тем, сколько ударов судьбы пришлось на тебя. Больше тебе уважать себя не за что, и ты даже не ищешь.
– Ты не знаешь меня. Ты – это не я. Я вообще не понимаю, кто ты. Кто?!
Ответа не следует.
Мои брови не нахмуриваются, и мой рот не выстреливает очередью поучений, как правильно жить и зачем нужно это делать. Возникает тишина – будто тут и нет никого, кроме меня, – что, в общем-то, соответствует действительности, если смотреть со стороны.
Но не могла же она просто исчезнуть. Ох, едва ли.
И я, притихнув, жду.
Вдруг чувствую – что-то ползет по моей шее.
Это с меня соскальзывает плед, потому что, оказывается, я встаю с дивана. Вернее, не я, а Алиса.
Она идет в ванную.
Неужели я ее убедила? И мы возвращаемся к водным процедурам? Может, она и всю кровавую работу сделает за меня? Вот удружила бы.
Алиса стягивает с меня облепившее тело мокрое платье и бросает его в корзину. А я лишь наблюдаю за ее манипуляциями, потому что не улавливаю ни рук, ни ног – они всецело ее. Она по-хозяйски берет полотенце и обтирается. А я ощущаю жжение на коже от этого трения. Затем она накидывает халат и возвращается в гостиную. А я ума не приложу, что делать и как.
– Ты просто еще не понимаешь, что я – это ты, – наконец говорит Алиса. У нее спокойный голос.
Она открывает шкаф и перебирает мои шмотки. Берет и разглядывает одну из юбок. Может, ей стоило бы начать с трусов?
– Ты ведь не всегда идентифицируешь себя с собой, – глаголет она. – Например, когда засиживаешься допоздна за какой-нибудь развлекухой, хотя знаешь, что тебе рано вставать. Это потому что ты не ассоциируешь себя с завтрашней тобой, не остро воспринимаешь, что завтрашней тебе придется с трудом вылезать из постели. Ты внутренне разделяешь вас на разных людей. И завтрашняя ты уж точно упрекнешь себя вчерашнюю за свой недосып. И снова разделишь себя надвое.