Снега метельные

Щеголихин Иван Павлович

Выбирали место на берегу озера или речки, на боль­шой поляне глушили моторы, и в прозрачной тишине раздавались исторические удары молота — забивали пер­вый колышек с дощечкой и надписью – зерносовхоз та­кой-то. Появились в глухой степи имена ученых, полко­водцев, государственных деятелей. Но особенно, пожа­луй, повезло писателям. Только на одной Кустанайщине зазвучали имена Лермонтова и Пушкина, Некрасова и Герцена, Чехова, Маяковского, Горького... В степь при­шли романтики.

Грохали взрывы, целинники взметали землю в поисках воды. По железным дорогам беспрерывно стучали колеса, без­звучно вздыхали шпалы под змеисто-стремительными составами, и паровоз в белой

пене, словно закусив уди­ла, буравил гудками сонную мглу, манил в дальние странствия.

Красные вагоны мчали песню, на открытых платфор­мах неслись зеленые машины, оставляя запахи новой ре­зины и лака. Ехали коммунисты и комсомольцы, дирек­тора будущих совхозов и агрономы, землеустроители и гидрогеологи, врачи и акушеры, писатели и киноопера­торы...

По всей стране толпилась молодежь в райкомах ком­сомола. В привокзальных скверах от грома оркестров с деревьев осыпался иней, и слезы матерей высыхали на щеках от улыбок отъезжающих.

Апрель долизывал снег в низинах, тихим граем, солн­цем и травами проникался, настаивался высокий простор. Под тягучий звон лемехов, под трескучие разрывы веко­вечного сплетения трав ложились бархатные русла пер­вых борозд. Белели черепа, вросшие в землю со времен монгольского нашествия, желтые суслики оцепенело воз­девали лапки, и волки, поджав хвосты, уходили догонять тишину.

Налетали ураганные ветры, первобытные грозы отда­вались в сверкающих лемехах, и полы палаток вздува­лись, плескались и щелкали, как паруса первооткрыва­тельских кораблей.

После первых борозд зачернели гектары, десятки, сотни, тысячи и наконец миллионы гектаров.

В первый же год на казахстанской целине было собра­но 242 миллиона пудов зерна — в 4 раза больше, чем собирали раньше в урожайные годы.

Наступило лето, третье от рождения целины,— и был собран миллиард пудов зерна в Казахстане.

Но вместе с ликованием уже на третьем году здеш­ней жизни стали определяться грозящие целине беды. Ученые настойчиво заговорили об охране почвы, о неиз­бежности пыльных бурь при неправильной агротехнике. О такой угрозе думали пока самые предусмотрительные и дальновидные.

Так уж повелось в нашей стране — первый успех ни­когда не бывает последним, он становится нормой. Будут еще не раз миллиарды пудов хлеба на целине, будут но­вые трудности, но на будущее надо непременно учесть не только радостный итог, но и печальный опыт...

...В ноябре создалась тревожная обстановка с вы­возкой зерна из глубинок. В район прибыло 4 ты­сячи шоферов и рабочих. Негде было разместить их. Жакипов объехал ближние казахские колхозы и собрал 50 юрт. Не хватало полушубков, валенок, рукавиц. Газеты били тревогу: «Зерну угрожает гибель!», «Все средства на вывозку зерна из глубинок!», «Выше темпы хлебоперевозок!»

Без конца шли и шли машины по степным дорогам. Возле пологих буртов, как бронтозавры, дыбились зер­нопогрузчики, ручьями лилось под ветром бурое, подсы­хающее зерно.

Как только улеглась метель, Николаева вызвали на расширенный пленум обкома. Он пришел на аэродром. Диспетчер в ушастых валенках, услышав об отле­те самого Николаева, заткнул за пояс, как кнутовище, красные флажки и начал расчищать снег вокруг своей саманушки. Заметив пристальный взгляд секретаря рай­кома, он насупился, стал работать проворней и, ло­пата за лопатой, поднял на ветер нежный, похожий на подкову сугроб, который намела поземка в ту памятную ночь…

37

В канун Нового года принесли телеграмму из «Изо­бильного» – острый аппендицит, просим срочно хирурга. Леонид Петрович велел Жене собираться. Она быстренько сложила

необходимые инструменты, принесла из операционной никелированные биксы со сте­рильным материалом, разыскала свою брезентовую по­ходную сумку с красным крестом. Извлекла оттуда последние пакетики со стрептоцидом, с марганцовкой и потрясла сумку над столом. На пол плавно скользнула газета, сделав зигзаг в воздухе. Женя присела, подняла ее — с верхнего угла белозубо улыбался Сергей Хлынов, ниже чернели буквы: «Семьдесят гектаров!» Женя опустилась на колени, обе­ими руками прижала газету к лицу, закрыла глаза. Пах­нуло на нее тонкой горечью лета, токами, солнцем...

Неделю назад Сергей навсегда уехал из Камышного. В день выписки он ушел не сразу, а подождал, пока в ординаторской соберутся все, с кем он хотел проститься: Грачев, Ирина и Женя.

Накануне вечером друзья принесли ему в больницу подарок — новый темно-синий костюм и рубашку и по­просили Женю отгладить, приготовить все честь честью.

Сергей вошел красивый, как никогда. В новом костю­ме, в белоснежной сорочке. Женя разглядывала его, как незнакомца, и улыбалась. За время лежания в больнице грубый загар сошел с лица Хлынова, переживания, как думала Женя, оставили на нем тонкий благородный след, лицо его сейчас стало еще более гордым и мужест­венным. Черные волосы, зачесанные назад, влажно по­блескивали. Сергей щурился, словно старался притушить боль в глазах. Рука с протезом была небрежно всунута в карман брюк,— ничего не заметно.

Ирина не подняла взгляда.

— Спасибо, доктор, за спасение жизни,— твердо сказал, отчеканил Сергей и протянул Грачеву руку.— Остальное, будем считать, мелочи.

Леонид Петрович пожал руку, несколько мгновений, похоже, думал, что сказать в ответ, но так и не сказал ничего, только кивнул и еще раз крепко встряхнул руку Хлынова.

— Прощай, Ирина Михайловна. Не поминай, как го­ворится, лихом.— Сергей обернулся к Ирине, голос его звенел по-новому, не был, как прежде, грубовато-сиплым.

— Прощай, Сергей...— едва слышно отозвалась Ирина.

Как бы хотелось Жене знать, о чем она сейчас думала, что чувствовала! Может быть, думала, что помогла ему работать лучше других и тому свидетельство яркая ко­лодка ордена на лацкане у Сергея? Или о том, сколько горя они испытали все вместе? Или, может быть, собрала сейчас в памяти те немногие минуты радости, которые он доставил ей своей преданностью и страстной своей любовью?

— Желаю тебе...— наверное, она хотела сказать: «Счастья», но удержалась, обыденное слово неожиданно приобрело свой истинный смысл и в ее устах могло про­звучать издевательски. А слова ее много сейчас для него значили, она знала.— Желаю тебе больших успехов, Сергей. Ты можешь многое сделать в жизни. И ты сде­лаешь.

Губы Хлынова дрогнули, он ответил с прежним своим бахвальством, как бы защитился:

— Как-нибудь!— и повернулся к Жене с ласковой, такой братской улыбкой.— Ну, Женечка, прощай, род­ная!

— До свидания, Сережа, до свидания!— быстро про­говорила Женя.— До встречи на больших дорогах жиз­ни! Я тоже в тебя верю, Сережа!— И они, будто сгово­рившись заранее, трижды звучно расцеловались.

Сергей вышел, но дверь не закры­лась, и Женя увидела, как расступились в коридоре товари­щи во главе с Курманом Ахметовым, с обветренными лицами, в замасленнных бушлатах. Хлынов, не одеваясь, прошел через их толпу на улицу. Шофе­ра гурьбой вывалились следом, захлопнули дверь. Только скрывшись от глаз медиков, Сергей позволил напялить на себя прокопченный полушубок с ржавой овчиной и шапку с рабочим запахом бензина, пота и дальней до­роги.