Снегири на снегу (сборник)
Шрифт:
– Отвратительно исполняете! – оборвал рапорт гауптштурмфюрер Ренике. – В лагере чепэ, а вы, Мюнше, корчите из себя строевика! Заплыли жиром от безделья! Восточный фронт по вам давно плачет…
«Какая сука! – подумал Мюнше. – Во время рапорта старшему по званию! А… Не такая уж это и фигура из абверовского штаба… Ренике, конечно, хам и наглец, но не до такой степени. Хоть и законченная сука!..»
– О Восточном фронте мы еще поговорим. – Голос у полковника оказался тихим и скрипучим. – А сейчас… как вас там…
– Унтерштурмфюрер СС Мюнше, герр оберст!
– Мы несколько озябли, Мюнше, и не имеем желания выслушивать на морозе ваш бодрый рапорт.
За спиной полковника и сочащегося злобой Ренике переминались с ноги на ногу еще два пассажира «майбаха», оба в штатском, среднего роста, похожие друг на друга своей бесцветной и незапоминающейся внешностью. Только одеждой и различались. На одном – серое короткое пальто с каракулевым воротником, каракулевая шапка-пирожок и белые бурки. Другой – в синем драповом полупальто с намотанным на шею пушистым серым шарфом, в высоких офицерских сапогах с голенищами-бутылками и в собачьего меха русской шапке с опущенными клапанами.
«Русские, – тут же безошибочно определил Мюнше, – помощнички сраные. Сволота изменничья…» Как и большинство сослуживцев, Мюнше с презрением и брезгливостью относился ко всем этим пособникам из славян. Фольксдойче – это нормально, терпеть можно: голос крови и единый дух нации. А эти… За кусок пожирнее кого угодно продадут. При Советах, Мюнше убежден, тоже, скорее всего, за порядок ратовали, не в антибольшевистское же подполье играли. Им бы наиграли!.. А когда увидели наяву мощь великой Германии – сразу прибежали с этой самой… солью и хлебом. За салом и маслом!
Оберст шагнул от машины мимо Мюнше к штабу, кивнув застывшим в нацистском приветствии Лемке и командиру охранной роты унтерштурмфюреру Больцу. За ним двинулись Ренике и штатские. Мюнше поплелся следом, ощущая, как в животе переливается выпитая полчаса назад кофейная бурда. «Ну и сволочь же этот Лемке! Интересно, чего он там напел… Впрочем, это скоро выяснится… Ну, ничего, дружище, припомним еще…» Мюнше постарался отогнать размышления о способах отомстить доносчику и сосредоточился на ожидании дальнейших начальственных поползновений.
Лемке, щелкая каблуками, суетливо распахнул перед полковником дверь в кабинет коменданта лагеря. В жарко натопленном помещении оберст неторопливо разоблачился из своей богатой шинели, которая, как оказалось, имела добротную меховую подстежку.
Узкоплечий, еще более сухопарый, чем в верхней одежде, абверовский чинуша по-хозяйски расположился в кресле за двухтумбовой громадой стола, крытого зеленым сукном. Скривился и небрежно сдвинул в сторону увесистый и замысловатый письменный прибор – предмет особой гордости коменданта Цорна: комендант уволок это нагромождение грудастых бронзовых русалок из какого-то польского замка и уже четвертый год таскал повсюду за собой.
Мюнше машинально отметил, скользнув по орденам и ленточкам на мундире полковника, что все-таки птица прилетела важная: Железные кресты обеих степеней, Рыцарский крест. Последний для абверовцев заработать и вовсе не реально. Хотя…
Ренике привычно устроился в углу, в одном из кресел у маленького низкого круглого столика, за которым Цорн и Мюнше обычно по вечерам расписывали пульку. Штатские сели на стулья, стоявшие в ряд вдоль стены, разрисованной лагерным художником под мореный дуб.
Мюнше навытяжку стоял у дверей, чувствуя, как ему в затылок бесшумно, но жарко дышат Лемке и Больц.
Оберст достал из правого кармана галифе аккуратно сложенный белоснежный носовой платок и принялся методично протирать вынутый из глаза монокль. В повисшей тишине слышался только перелай овчарок у караульного помещения.
– Так как же получилось, Мюнше, – вкрадчиво нарушил тишину Ренике, – что четыре ивана преспокойно бегут из лагеря, а ваши болваны находят только троих? Не так ли, шарфюрер Лемке?
Лемке гулко шагнул вперед, плотно прижав ладони к бедрам:
– Господин гауптштурмфюрер! Беглец не мог далеко уйти. Две поисковые группы прочесывают лес в глубь от развилки шоссе, где были схвачены трое…
– Ренике, я полагаю, что мы продолжим беседу с исполняющим обязанности коменданта, – подал голос из-за стола оберст, неприязненно сверкнув протертым моноклем на Ренике.
«Так его, гаденыша, – с удовлетворением отметил Мюнше. – Много о себе мнят, шакалы мюллеровские…» Отто и в мыслях не относил себя к военной косточке – чего уж нет, того уж нет, – абверовцев, как и все в СС, тоже не переваривал, но за время службы, с потом и кровью, впитал: старший по званию или чину – это святое. И гестаповскому капитану лезть вперед полковника… «…А гестапо-то – бочка дерьма, куда более вонючего, чем абвер, – ни к месту, ни ко времени, ни с того ни с сего влезло в голову, – по крайней мере выкормыши адмирала, хоть и такие же хитрожопые засранцы, но не мясники, в интеллигентов играют… Ишь как с моноклем-то выпендрился, крыса серая…»
Лемке и Больц вымелись за двери.
– Присаживайтесь, Мюнше, – милостиво разрешил оберст и снова неприязненно скользнул моноклем по гестаповцу. – Наш друг Ренике меня не представил. Полковник штаба абвера «Валли» Рудольф фон Заукель. Да вы сидите, сидите, – остановил он рукою взметнувшегося со стула Мюнше. – А что за тип, этот пропавший русский беглец?
Мюнше снова вскочил со стула, шагнул к столу и, выудив из стопки бумаг картонную учетную карточку на заключенного, протянул ее оберсту:
– Военнопленный Барабин, лагерный номер одиннадцать тысяч восемьсот шестьдесят семь…
– Ну, номер важен для вас… – Абверовский бонза впервые оценивающе поглядел на Отто и опустил глаза на картонный прямоугольник. – Так… Барабин Степан Яковлевич, тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, уроженец села Бельцы… Тамбовская область, русский, образование семь классов… А скажите, Мюнше, данные, вероятно, взяты при допросе, со слов этого самого Барабина?
– Так точно, герр оберст! В полевом фильтрационном лагере. К нам поступил уже с учетным документом, – в струну вытянулся Отто.