Снежные зимы
Шрифт:
— Познать тайну биотоков — до этого мы еще должны дойти. Но я боюсь, что люди не очень-то обрадуются, если кто-нибудь научится улавливать каждый импульс. Тебе, отец, было бы приятно, если б сидел где-нибудь некто и читал твои мысли? Все о чем ты сегодня думал, о чем вспоминал, о чем мечтал. Иван Васильевич на миг смутился, вспомнив, о чем: чем вспоминал, пока бродил по городским улицам, помолодевшим от снега. Лада как будто угадала его мысли. Представил, как бы все, наверное, усложнилось, если б в самом деле кто-нибудь сумел настроиться, к примеру, на его «волну», запеленговать в любом месте, в лесу, в постели, в самолете, и «вести» — день, два, неделю, записывать все, что приходит ему в голову. А
— Ты идеалист, папа. Тебе хочется все открытия науки использовать для совершенствования человека.
— И общества.
— Тем более это идеализм. Пепел Хиросимы не сблизил людей, а еще сильней разделил их на враждующие лагери. Вот тебе великое открытие!
— Неправда, Лада! — энергично возразила мать. — Пепел Хиросимы сблизил людей. Всех хороших людей.
— Слышишь голос матери! — поддержал Иван Васильевич.
— Я где-то читала, что у матери — голос сердца, а не разума. Боюсь, что, когда у меня заговорит сердце, я плюну на расщепление атома и поверю в прочность мира. В первом слове моего ребенка для меня будет больше смысла, чем в любой формуле квантовой механики. А покуда наоборот: я верю только в формулы. Но не верю, что, овладев метолом расчета сложных атомов, я стану лучше.
— Все это, дочка, слова из модных книжек. Проза. Мы с мамой отлично знаем, что ты не такая. И мне хочется, чтоб ты так же серьезно, как законы физики, изучала и другие законы — жизни, борьбы… Пепел Хиросимы разделил не людей, он еще больше разделил классы, которые никогда не могли и не могут примириться…
— Вот видишь — разница только в словах! И ты сам подтверждаешь мои мысли: значит, все-таки вражда, которая всегда кончается трагедией. Доказал еще Шекспир.
— Но есть не только пепел Хиросимы. Есть Дубна, куда ты ездила. И есть Братская ГЭС. И Асуанская плотина… Это объединяет люден. Люди все больше понимают, что будущее человечества здесь — в Дубне, в Асуане.
— Человечество, оно, папа, как атом, частицы его — классы, нации, государства, партии — несут заряды. А еще со школы я знаю, что взаимодействие заряженной частицы с атомным ядром, которое приводит к превращению этого ядра в новое ядро, называется ядерной реакцией. Взрыв — новое ядро. И новые заряженные частицы. Заколдованный круг. Ничто не может существовать без заряда. Где же перспектива покоя?
Иван Васильевич удивился. Случалось, что и раньше они спорили, и Лада с юношеским пылом старалась сбить отца сложными математическими формулами и категориями, которые он не мог знать. Но редко она из законов физических делала такие вот социальные выводы.
— Где ты это вычитала?
— Папа, ты обо мне плохого мнения.
— Не считай, что делаешь открытия. Еще до нас с тобой, давно… Да и в наше время немало есть таких мудрецов, которые переносят законы физики, биологии на общество. Почитай у Ленина. Великими учеными стали те, кто открыл законы физики, и те, кто открыл законы общественного развития. Но не те, кто хотел механически перенести…
Лада засмеялась.
— А ты неколебим, дорогой папочка, в своих убеждениях. Я иногда завидую твоей твердости. Мне хочется, чтоб и в моей кибернетической машине был, такой же порядок. А то у меня часто путаются плюсы и минусы… А ты представляешь, как может измениться окончательный результат, если перепутать знаки?
Мать не любила таких слишком ученых рассуждении. Сказала с укором:
— Ты путаешь не только знаки. Не запутайся в людях.
Лада поняла, засмеялась.
— Не
— Я еду сегодня к Василю. Что ему передать? — спросил Иван Васильевич у дочки. Спор был прерван.
— Почему так вдруг?
— Это трудно объяснить — и отцовский гнев, и отцовскую тоску. Когда-нибудь ты поймешь.
— Я понимаю. — Лада посерьезнела, задумалась, но тут же рассмеялась. — Передай, что у меня появился еще одни жених. Пускай поздравит. — И, увидев, что отец удивился, объяснила: — Тебе мать не рассказывала? Ко мне серьезнейшим образом сватается Феликс Будыка. Вот как выросли мои акции! Поднялись до кандидатов. Вчера пригласил в театр. А я спросила, какие места, пошла и купила еще один билет, рядом, на мое счастье, место было свободно. И пригласила Джозефа, малийца. О, как они смотрели друг на друга! Помереть можно. У негра, когда гас свет, белки сверкали. Страшно делалось. Думаю, как даст сейчас Феликсу в поддыхало. Вот был бы спектакль! Черный студент побил белого кандидата. Сенсация!
Иван Васильевич не слишком весело улыбнулся.
— Не шути с огнем, Лада.
— О! Но ведь надо знать, кто из них горит, а кто тлеет. Посоветуй мне выйти за Будыку. Веселенькую жизнь я устроила бы свекрухе!
— Милана Феликсовна неплохая женщина.
— О, папа! Ты ли это? Может, в самом деле хочешь посватать меня за Будыку? Засиделась в девках? Признайся, тебя это волнует? В классических романах каждого отца волновало. Графа Ростова, например, князя Щербацкого…
Дочка развеселила таки Ивана Васильевича.
— Я, видно, дурной отец, потому что никогда не думал ни о твоем, ни о Майином замужестве.
— Слава богу. Хоть в одном отцовская психология прогрессивна.
Обычно Лада прерывала разговор с родителями внезапно — надо заниматься. Десять минут для разрядки — и хватит, дисциплина у нее железная. В тот вечер они беседовали долго, то всерьез, то шутливо. Никто не мешал. Ольга Устиновна побежала по магазинам: надо собрать сыну гостинец. Напоминание мужа, что неделю тому назад отправили ему посылку, не остановило мать. Как можно ехать с пустыми руками!
…Нет, ни в чем я не считаю себя виноватым. Ни перед кем из вас. И никто из вас не имеет права судить меня! Разве только ваша мать. Перед ней я грешен, но — странно — никогда не казнил себя за это. То, что я сказал молодому моралисту, который хотел напугать тем, что знает мою тайну, правда: тот Антонюк остался там, за межой, и всё осталось вместе с ним. Нет, вздор. Никто не хоронил одного Антонюка и не родил другого. Какая межа? Когда и что она разделила? Никогда я не раздваивался, кажется. Да нет, раздваивался все-таки. Иначе прожить нельзя.
«Вы, отцы, точно попы… Вам страшно, как бы мы не додумались до отрицания того, что вам кажется святым…»
Нет, дочка. Мне не страшно. То, что для меня свято, вам никогда не перечеркнуть, потому что оно было, есть и будет свято для всех. За это я не боюсь. И будущее ваше не тревожит, потому что знаю — жизнь ваша будет лучше, чем моя. А что значит лучше? Спокойненькая? Больше достатка?
«А я не верю, что от овладения методом расчета сложных атомов стану лучше…» Любишь ты, Лада, пускать шпильки. Ты проникла в строение материи куда глубже, чем я за всю свою жизнь, за все годы учения, и по логике ты должна стать лучше. Усовершенствованная модель. Но, к сожалению, не всегда так бывает. Наука не одна. Наук много. Есть еще гигантский и чертовски сложный атом, который называется человечеством… Однако я повторяю твои слова. Мы, отцы, похожи на попов не из-за страха, что дети додумаются до отрицания чего-то, а оттого, что любим повторять прописи, известные каждому младенцу, и выдаем старые, как мир, истины за нашу отцовскую мудрость.