Сними обувь твою
Шрифт:
– Он умолк и нахмурился.
– И что же? – мягко подсказала она.
– «Опоздали, мой милый». Да, так и сказал – мой милый. "Опоздали.
Поглядите в окно. Вон она, ваша машина". И верно. Такая же, еще получше моей. Я сразу увидел – она и работает легче и сломается не так скоро. Кто ее придумал, уж, верно, был ученый человек. А бедняку в эти дела и соваться нечего. Тут без математики никуда. Всегда тебя кто-нибудь обскачет. Это все одни глупости.
Только и всего.
– С изобретателями нередко так случается, – сказала Беатриса, – даже если они и ученые.
Он рассмеялся своим недобрым смехом.
– А как же, мэм, много чего делал! Пошел и напился вдрызг и подставил Мэгги фонарь под глазом, чтоб не ворчала. – Лицо его смягчилось. – Но она простила. Так, что ли, старушка?
– Я забыла, – просто ответила она.
– Но куда же это годится, Пенвирн, – вмешался Генри. – Конечно, это был для вас большой удар, но жена-то ваша тут при чем? Надо же понимать, что женщину бить не следует.
– Нашему брату много чего надо понимать, – пробормотал Билл.
Мэгги подняла, глаза на Беатрису.
– Уж вы не думайте худо про Билла, мэм. Он не злодей какой-нибудь. Он потом так убивался, так убивался, плакал даже. У него дурного и в мыслях нет, все равно как вон у нашей маленькой хрюшки.
И она с грустной улыбкой поглядела на ползающую у их ног крохотную девочку.
– Когда она стукнется об стул, она его бьет – зачем сделал ей больно.
Ничего не смыслит, чистая душа. А мужчина что дитя малое.
– А женщина что сорока, – проворчал Билл. – Никак не может не трещать.
Тем дело и кончилось, мэм, – продолжал он, обращаясь к Беатрисе. – Мне уж механиком не быть. А Артур будет, если вы его выучите. И не сбивай ты его, Мэгги, нечего ему лезть в священники. Нет уж, моя милая!
– На все воля божья, – тихо и строго ответила она.
Беатриса отвернулась, и взгляд ее снова остановился на моделях Пенвирна. Давно знакомое чувство безнадежности, мысли о тщете всего земного – все разом нахлынуло на нее. Несчастные люди… Пожалуй, Артуру грозит немалая опасность, если преданный отец, любящая мать и искренний доброжелатель будут силою тащить его каждый в свою сторону.
Между тем хлопнула дверь, потом в пристройке послышался торопливый шепот и плеск воды. И вот внутренняя дверь приотворилась и в комнату бесшумно проскользнул босоногий мальчик.
– Поди сюда, Артур, – позвал Билл напряженным, хриплым от сдерживаемого волнения голосом.
Мальчик молча подошел, неловко поклонился гостям и остановился у отцовского кресла, глядя в пол. Беатриса повернулась к нему, и сердце у нее сжалось. «Да ведь это архангел Гавриил», – почти со страхом сказала она себе.
В странном обличье, что и говорить. Серафим, попавший в беду, лишенный своих сверкающих крыльев, заключенный, как в темницу, в неуклюжее тело подростка, худой, робкий, скованный застенчивостью; он не столько умылся, сколько размазал на себе грязь, и от него пахло рыбой, потом, отсыревшим тряпьем и свиным навозом. И однако – это был архангел Гавриил.
В эту странную минуту сильней всего в ней была жалость к Биллу.
У кого есть талант и он зароет его в землю… Никогда еще она
Ему никогда не быть механиком, но вот Артур… Артур будет. И, однако, в Артуре восторжествует то, что заложено в нем. Стремясь к тому неведомому, что ему предназначено, он растопчет все то, что лелеяли в сердце своем и отец и мать, и даже не заметит этого.
С матерью его роднит хотя бы внешнее сходство. Но Билл даже и внешне почти ничего не передал своему любимцу. Большой лоб, невысокий рост да сухощавая, крепкая фигура – вот и все, что есть у них общего. По виду он весь в мать. Все ее – рот, посадка головы, строгий и чистый профиль, светлые волосы, длинные пальцы, крылатые тонкие брови. Глаз сейчас не видно, но уж конечно они синие.
– Вот какое дело, Артур, – продолжал Билл. – Этот джентльмен хочет дать тебе образование.
Мальчик бросил быстрый, испуганный взгляд на отца, потом на Генри и снова опустил глаза.
– Пойдешь в школу, выучишься математике и всякому такому, алгебре и как машины делать…
– Одну минуту, Пенвнрн, – остановил его Генри. – Дайте я ему объясню.
Послушай, дружок. Твой отец спас моих сыновей от смерти, и я хочу отблагодарить его. Он просит дать тебе образование. Что ж, я с удовольствием. Но прежде всего ты должен понять: чтобы стать образованным человеком, надо много и упорно трудиться. Никакая школа не пойдет тебе на пользу, если ты не сумеешь взять то, что она дает. Я могу дать тебе лишь возможность учиться. А станешь ли ты образованным человеком – это зависит от тебя одного.
Он помолчал, но так и не дождался ответа. Мальчик по-прежнему не поднимал глаз. Мэгги подалась вперед, губы ее приоткрылись. Тяжело дыша, она то сжимала, то разжимала сложенные на коленях руки.
– Так вот, – продолжал Генри, – если я определю тебя в школу, будешь ты вести себя примерно и усердно учиться? Постараешься не осрамить своих родных?
– Да, сэр, – едва слышно ответил мальчик.
– Ты не станешь задирать нос и бездельничать, не забудешь отца с матерью, которые не жалели трудов, чтобы вырастить тебя?
– Нет, сэр.
– Твой отец говорит, что ты умеешь читать, писать и считать.
– Да, сэр.
– Что ж, хорошо, – покорно сказал Генри. – Только давайте действовать разумно. Сперва пускай походит год в школу, посмотрим, что получится. Если через год мы увидим, что он способен к математике и все такое, ну и, разумеется, если он и в самом деле хороший, усидчивый, прилежный паренек, тогда я охотно дам ему солидное коммерческое образование. Может быть, со временем удастся обучить его бухгалтерии или чему-нибудь в этом роде. И если он будет по-прежнему примерно вести себя, то, когда он станет постарше, я попытаюсь его пристроить. Я думаю, мой двоюродный брат по моей рекомендации не откажется испытать его в деле. А уж дальше от него самого будет зависеть, далеко ли он пойдет.