Сними обувь твою
Шрифт:
Дик прикусил губу.
– Да нет, пожалуйста, мама, мне нечего скрывать. Гарри и Глэдис всегда на меня нападают, потому что я невысокого мнения об Артуре. Ну что же, это правда; и отец тоже не бог весть какого мнения о нем, если хочешь знать.
Артур размазня.
– Ты уверен?
– Ну, я при этом не был, но мне рассказывали, как он выставил себя на посмешище зимой на охоте – расхныкался над лисицей! Женщинам это, наверно, все равно, но джентльмену не слишком приятно называть братом самого обыкновенного рыбацкого сына, да еще труса. Если уж говорить начистоту, мама, дубина дубиной и останется, как
Беатриса ответила не сразу.
– Да, ты прав, мой сын, – жестко сказала она. – Я вижу, мне это не удается. Мне стыдно, что я твоя мать.
Он вскочил.
– Мама!
Она тоже поднялась, и минуту они стояли, в молчании глядя друг на друга.
Потом она устало отвернулась, чувствуя, что мужество покидает ее.
– Уйди, пожалуйста. Дик. Я не в состоянии продолжать этот разговор. Я извинюсь за тебя перед Артуром.
Он буркнул что-то и кинулся вон из комнаты, но на пороге обернулся и упрямо бросил ей в лицо:
– Слава богу, отец-то на моей стороне!
Точно оглушенная, она опустилась на стул и вся поникла, бессильно уронив руки на колени. Она рассорилась с сыном, рассорилась нелепо, бессмысленно; лишила себя всякой надежды избавить его от заблуждений, неизбежных при его окружении и воспитании. Бедный мальчик, как он мог быть иным, ведь перед ним только и было, что неутихающая ревность Генри да те понятия о людях и обществе, какие приняты в колледже св. Катберта и среди провинциальной аристократии.
Я потерпела поражение, тупо сказала она себе, я только притворялась, да и то неудачно. За все эти годы я слишком привыкла вежливо лгать; и теперь, когда пытаюсь быть честной, оказываюсь просто грубой. Мне не удалось уберечь ни Артура от насмешек и оскорблений, ни Дика от бесчестья. А теперь, вместо того чтобы помочь мальчику, я только озлобила его… Мне не следовало иметь детей.
Два дня Дик, мрачный и обиженный, избегал матери, а брат и сестра в свою очередь избегали его. Потом снова гневные голоса нарушили тишину в доме, который еще недавно был таким мирным и спокойным. На этот раз вышел из себя Генри; услышав его яростный крик, Беатриса поспешила в столовую, где он обедал вдвоем с Диком, не пожелавшим ехать с остальными на прогулку в Першорское аббатство. В этот день она чувствовала себя хуже обычного и не вышла к обеду. Отец и сын через стол смотрели друг на друга злыми глазами, между ними на скатерти было разлито вино. Генри весь побагровел. И едва Беатриса появилась на пороге, он крикнул ей, заикаясь от бешенства:
– Слыхала ты, что болтает этот выродок?.. Черт побери, Дик, если ты еще раз посмеешь сказать что-нибудь такое о матери, я тебе все кости переломаю, так и знай.
Дик, казавшийся очень тоненьким и хрупким, стоял перед разъяренным отцом; он совсем побелел, ноздри его вздрагивали. Он был удивительно красив в эту минуту.
– Вот как, сэр? Я в этом не уверен.
Он смерил взглядом отросшее брюшко Генри и засмеялся.
– Нечего сказать, удовольствие возвращаться в этот дом! Гарри тоже был бы рад испытать на мне свою силу. Глэдис готова выцарапать мне глаза, а мама говорит, что стыдится быть моей матерью. Может быть, вы все предпочли бы обойтись без меня? Что ж, я готов избавить вас от своего присутствия.
В лице у него была такая горечь, что у Беатрисы перехватило дыхание.
Бедный,
Довольно небольшой уступки его уязвленному самолюбию… Нет, с этим покончено. Сын вправе услышать от нас правду, как бы больно это ни было им обоим.
– Дик… – начала она.
– Да– Да, мама, ты это сказала, и я не намерен об этом забыть. А теперь отец тоже, как видно, решил переметнуться. Завтра он, видно, тоже станет заступаться за Артура, – и это после всего, что он мне про него говорил.
– Что? Что такое? – забормотал Генри. – Я говорил про Артура? Что ты болтаешь, щенок?
– Ах так, сэр? – яростно крикнул Дик. – А кто рассказывал мне, как он вел себя зимой на охоте? Ненавижу трусов!
– Я сказал, что у него странные понятия об охоте. Я не говорил, что он трус. Да он и не трус. Когда случается упасть с лошади, он ведет себя не хуже всякого другого мальчишки.
– А как он держался, когда обварил ногу кипятком, вспомни, пожалуйста, – прибавила Беатриса. – Но даже если он был таким, каким ты его считаешь.
Дик, разве из-за этого надо позорить отца и мать?
Дик зло рассмеялся.
– Право, мама, можно подумать, что я сплутовал в картах!
– А по-твоему, то, что ты сделал, менее позорно?
– То, что я сделал? Честное слово, мама, я не понимаю, о чем ты говоришь.
Она прикрыла глаза рукой. Нет, это не его вина. Он и в самом деле не понимает. Вот Генри, тот понял: он так пристыжен, что жалко смотреть.
Она сделала еще одну попытку.
– Подумай, Дик, ведь мы с отцом просто не могли бы сейчас смотреть в глаза Пенвирну, нам пришлось бы признаться, что наш сын, которому он спас жизнь, плохо обращался с его сыном, которого он нам доверил.
Краска медленно залила лицо Дика.
– Мама, я… я не сделал Артуру ничего плохого. Я только…
– Только изо дня в день преследовал и оскорблял его? Гарри и Глэдис не стали бы попусту так сердиться на тебя. Ты уже забыл о Луге Сатаны, Дик?
Наконец-то его проняло; он покраснел до ушей. И она прибавила тихо:
– Но это не значит, что я вправе была накричать на тебя тогда. Извини, Дик.
– Ну, что ты, мама. Я ведь тоже накричал. Но я никогда не думал… Ты меня прости за Артура.
Уже много лет она не видела, чтобы он был так близок к слезам. Вставая, она тронула его за плечо.
– Ну вот. Подай руку отцу, и забудем об этом. Мы все виноваты.
До конца каникул Дика больше не в чем было упрекнуть. Беатриса намекнула дочери и старшему сыну, чтобы они не поминали старого, и в доме установилось, хотя бы с виду, согласие. Однако Глэдис так и не доверила Дику своего пони. Он не хотел быть жестоким, от природы он вовсе не был злым, тем не менее из всех детей только ему одному приходилось напоминать, что с собаками и лошадьми надо обращаться ласково. В глазах Глэдис сколько-нибудь недоброе отношение к животным было непростительным преступлением; и на беду Дик ухитрился стать единственным человеком на свете, которого она недолюбливала. Беатриса терпеливо пыталась сгладить эту затяжную вражду, но оказалось, что за жизнерадостной приветливостью дочери скрывается характер упорный и стойкий, как кремень.