Сними обувь твою
Шрифт:
– Папа!
Генри ждал ее у невысокой подставки, с которой удобней было садиться в седло, держа под уздцы нового коня. Беатриса стояла рядом, поглаживая лоснящуюся шею лошади, украшенную праздничной гирляндой из ноготков.
Сбежалась прислуга, конюхи, все глядели и восхищались, а из окна кухни, сидя в своем кресле, глядела, сияя, старая миссис Джонс.
– Поди-ка сюда, киска, – позвал Генри. – Погляди, что тут есть.
– Ой, папа! Ну какая прелесть!
Глэдис обхватила обеими руками шею коня и поцеловала его в шелковый нос. Он вскинул голову, заставив ее отскочить.
– Поосторожней, поосторожней, – сказал Генри. – Это тебе не Малыш, дочка. Он молодой, игривый, и он тебя еще не знает. А поцелуи лучше побереги для старика отца.
Вне себя от радости она стиснула его в объятиях, алые лепестки розы скользнули по его щеке.
– Папа, ну какой же ты милый! Я буду так его любить!
– Неплохая лошадка, – сказал Генри. – Мне не стыдно будет поглядеть на тебя верхом на таком коньке. Давно пора начинать, если ты вообще собираешься когда-нибудь стать охотницей. Мы сейчас же закажем тебе амазонку. Первый выезд будет…
Глэдис, нежно обнимавшая пони, подняла голову.
– Я не хочу охотиться, папа.
– Что такое?.. Вздор, вздор! Леди должна уметь охотиться.
– Извини, папа, но я не могу. Это жестоко, я терпеть не могу охоту.
Генри прищелкнул языком. Он был не на шутку раздосадован.
– Да что с тобой, детка? Лисиц надо убивать, как же иначе? Ты что, хочешь чтоб они перетаскали всех кур?
– Нет, папа, не в том дело. Пусть бы их просто убивали, а то еще устраивают погоню, пугают их…
– Надеюсь, ты не набралась от Артура всяких глупостей. Твоя мать, когда вышла за меня замуж, была куда храбрее, а она тогда была такая тоненькая, худенькая. Помню, как она получила боевое крещение – отхватила лисе хвост и глазом не моргнула. Правда, дорогая? От тебя я никогда не слыхал таких слов:
«я не могу».
– Она, может быть, и охотилась, папа, но я уверена, что она эту охоту терпеть не могла, – возразила Глэдис.
– Что? Что? С чего вы это взяли, мисс? Она мне никогда не говорила.
– Господи, папа, неужели ты не знаешь, что мама тебе никогда ничего не говорит.
Тут вмешалась Беатриса – разговор зашел чересчур далеко.
– Ты не слишком любезна, Глэдис. Папа столько хлопотал, чтобы доставить тебе удовольствие, а ты…
– А, ладно, ладно! Пусть делает как знает, – угрюмо прервал Генри. – Никто ее не просит охотиться, если она не желает, другие девочки на ее месте были бы рады.
– Мне очень жаль, что я тебя огорчаю, папа.
Он пожал плечами, выпятив нижнюю губу.
– Да, по правде говоря, для меня немалое огорчение узнать, что у моей дочери может уходить душа в пятки.
– Генри! – крикнула Беатриса.
Глэдис положила свою розу на подоконник и грациозно вспрыгнула на подставку.
– Папа, – сказала она странно кротким голосом, – отпусти, пожалуйста, поводья. Мне хочется немножко попробовать его.
Беатриса кинулась вперед.
– Останови ее, скорей!
Генри не умел быстро соображать. Машинально он выпустил поводья, и Глэдис неожиданно вскочила на лошадь; прежде, чем он понял, что произошло, она уже сидела в седле по-мужски. В тот же миг с диким воинственным кличем она стегнула коня поводьями. Он прижал уши, взметнулся на дыбы и помчался бешеным галопом. Глэдис направила его прямо на живую изгородь.
– Господи! – крикнул Генри. – Она сломает себе шею! Вне себя он кинулся, чтобы схватить лошадь под уздцы, но было уже поздно. По счастью, изгородь только недавно подстригали, а конь был чистокровный. Он сделал великолепный прыжок и перемахнул через препятствие, не задев ни единиц веточки, Глэдис держалась в седле прямая, как стрела, стройные ноги крепко охватили бока лошади, волосы, совсем золотые на солнце, развевались, точно знамя: она карьером проскакала круг по полю, на обратном пути умелой рукой придержала коня и легким галопом въехала в распахнутые ворота, сверкая все еще сердитыми глазами.
– Ну, папа. уходит у меня душа в пятки?
Тут она увидела мать.
Миссис Джонс, на негнущихся ревматических ногах выбежавшая из дому, стояла на коленях подле Беатрисы и подносила к ее губам стакан.
– Приподнимите ей голову, сэр. Ну вот, она приходит в себя. Попробуйте, отпейте глоточек… Да простит вам бог, мисс Глэдис.
Девочка соскользнула с седла и бегом кинулась к матери, в лице у нее, как и у той, не было ни кровинки. Но Генри слишком перепугался, чтобы быть милосердным, – он схватил ее за плечо и отшвырнул прочь; впервые в жизни он поднял на нее руку.
– Будь ты проклята, девчонка, ты убила свою мать!
– Нет… нет! – Беатриса, задыхаясь, протянула руки, – Не пугайся…
Глэдис…
С минуту Глэдис смотрела на нее полными ужаса глазами, потом с громким рыданием повернулась и побежала в дом.
Генри опустился на подставку, прижав руку к груди. Он сильно располнел за последние годы, и сердце у него тоже пошаливало.
Двадцать минут спустя Беатриса постучалась в запертую дверь спальни.
– Это я. Открой мне, девочка.
Все еще заливаясь слезами, Глэдис отворила дверь и в отчаянии припала к груди матери.
– Мама… мама, прости меня. Я больше никогда не буду.
Они сели, обнявшись.
– Не плачь, родная. Я знаю, ты не хотела причинить нам боль. Просто ты вышла из себя и не успела подумать, что делаешь.
Глэдис прижимала к глазам скомканный, насквозь мокрый платок. На нее жалко было смотреть.
– Я просто дрянная девчонка. Я так виновата… Ужасно виновата. Но папа сказал, что у меня душа в пятках.