Снова умереть

В косых лучах рассвета я обнаруживаю его — едва различимый, точно водяной знак, вдавленный в грязь. Если бы сейчас был полдень, когда африканское солнце палило жарко и ярко, я бы вообще его не заметила, но ранним утром тень отбрасывают даже нечеткие впадинки и ямки. Поэтому когда я вышла из палатки, одинокий след сразу же бросился в глаза. Я присела рядом с ним и внезапно ощутила озноб, осознав, что лишь тонкий слой парусины защищал нас, пока мы спали.

Ричард вылез из палатки и радостно закряхтел, поднимаясь на ноги и потягиваясь, вдыхая запахи покрытой росой травы, древесного дыма и завтрака, готовящегося на костре. Запахи Африки. Это приключение было мечтой Ричарда, всегда лишь его мечтой, не моей. Я — безотказная подружка, по умолчанию работающая в режиме «Конечно же, я это сделаю, дорогой». Даже если это означает двадцать восемь часов в трех разных самолетах, из Лондона в Йоханнесбург, оттуда в Маун, [2] а затем в буш [3] на самолете, трясущемся, будто ящик с гвоздями, и управляемом похмельным пилотом. Даже если это означает две недели жить в палатке, отмахиваться от комаров и мочиться в кусты.

«Даже если это означает, что я могу умереть», — думаю я, рассматривая этот след, впечатанный в грязь лишь в трех футах [4] от того места, где мы с Ричардом спали прошлой ночью.

— Запах воздуха, Милли! — ликует Ричард. — Нигде он не пахнет, так как тут!

— Здесь был лев, — произношу я.

— Я желал бы запечатать его в бутылку и отвезти домой. Вот это был бы сувенир. Запах буша!

Он не слушает меня. Он чересчур поглощен Африкой, слишком погружен в свою фантазию о великом белом искателе приключений, в которой все великолепное и фантастическое, даже вчерашний ужин, — консервированную свинину и бобы, — Ричард объявил «самым бесподобным ужином, который он когда-либо ел!»

Я повторяю громче:

— Здесь был лев, Ричард. Он был прямо возле нашей палатки. Он мог ворваться внутрь.

Я хочу встревожить его, хочу, чтобы он сказал: «О, Боже, Милли, это серьезно».

Вместо этого он беззаботно кричит членам нашей группы, находящимся неподалеку:

— Эй, посмотрите-ка сюда! Прошлой ночью у нас тут был лев!

Первыми к нам заявляются две девушки из Кейптауна, чья палатка разбита по соседству с нашей. У Сильвии и Вивиан голландские фамилии, которые я не могу ни разобрать, ни произнести. Обеим чуть больше двадцати, загорелые длинноногие блондинки, и поначалу я с трудом их различала, пока, в конце концов, Сильвия раздраженно не огрызнулась:

— Мы не близняшки, Милли! Ты что, не видишь, у Вивиан голубые глаза, а у меня зеленые?

Когда девушки приседают на корточки подле меня, чтобы изучить отпечаток лапы, я замечаю, что пахнут они тоже по-разному. Вивиан-с-голубыми-глазами пахнет душистой травой, свежим, чистым ароматом юности. Сильвия пахнет цитронелловым [5] лосьоном от комаров, который она всегда накладывает толстым слоем, потому что «ДЭТА» [6] — это яд. Ты же об этом знаешь, ведь так?» Они присаживаются с двух сторон от меня, похожие на двух светловолосых богинь, и я не могу не заметить, как Ричард в очередной раз таращится на ложбинку между грудей Сильвии, которую так откровенно обнажает глубокий вырез ее майки. Для девушки, которая столь добросовестно натирается средством от комаров, она оставляет незащищенной слишком много кожи.

Разумеется, Эллиот быстро присоединяется к нам. Он никогда не отходит далеко от блондинок, с которыми познакомился лишь несколько недель назад в Кейптауне. Он привязался к ним, словно преданный щенок, надеющийся на кусочек внимания.

— Это свежий отпечаток? — спрашивает Эллиот с беспокойством. По крайней мере, хоть кто-то разделяет мое чувство тревоги.

— Вчера я его не видел, — отвечает Ричард. — Должно быть, лев прошел здесь прошлой ночью. Представляю, каково это, выйти в туалет до кустиков и наткнуться на него.

Он завывает и хватает рукой Эллиота, который испуганно вздрагивает. Это заставляет Ричарда и блондинок рассмеяться, потому что Эллиот — всеобщий объект насмешек, дерганый американец, карманы которого топорщатся от влажных салфеток и спрея от насекомых, солнцезащитного крема и антисептика, лекарства от аллергии и йода в таблетках, и прочих всевозможных средств, помогающих остаться в живых.

Я не присоединяюсь к их смеху.

— Кого-нибудь могли убить, — замечаю я.

— Но ведь на настоящем сафари все так и бывает, — беспечно произносит Сильвия. — Ты в буше, окруженный львами.

— Не похоже, что это был особо крупный лев, — говорит Вивиан, внимательно изучая след. — Может, самка, как считаете?

— Самец или самка, они оба способны тебя убить, — отвечает Эллиот.

Сильвия игриво шлепает его по щеке.

— Ого. Ты боишься?

— Нет. Нет, я просто полагал, что Джонни преувеличивал, когда в первый день проводил с нами инструктаж. Оставайтесь в «Джипе». Оставайтесь в палатке. Или умрете.

— Если ты вообще не хотел рисковать, Эллиот, может тогда тебе лучше стоило сходить в зоопарк, — говорит Ричард, и блондинки смеются в ответ на его едкое замечание.

Слава Ричарду, альфа-самцу. Также как и герои, которых он описывает в своих романах, он — мужчина, который все держит под контролем и спасает ситуацию. Или думает, что спасает. Здесь, посреди дикой природы, на самом деле он — всего лишь очередной беспомощный житель Лондона, строящий из себя эксперта по выживанию. Это еще одна вещь, которая раздражает меня сегодняшним утром, не считая того, что я голодна, не выспалась, а теперь еще меня обнаружили комары. Комары всегда меня находят. Каждый раз, когда я выхожу наружу, для них словно раздается звон колокольчика, зовущий к ужину, и вот я уже хлопаю себя по шее и лицу.

Ричард зовет следопыта-африканца:

— Кларенс, иди сюда! Взгляни, кто прошлой ночью прошел через лагерь.

Кларенс пьет кофе у костра вместе с мистером и миссис Мацунага. Теперь он подходит к нам, держа в руке оловянную чашку с кофе, и приседает, чтобы рассмотреть след.

— Он свежий, — заявляет Ричард, новоявленный эксперт по бушу. — Должно быть, лев был здесь прошлой ночью.

— Не лев, — возражает Кларенс. Он, прищурившись, смотрит на нас, его эбонитовое лицо лоснится в лучах утреннего солнца. — Леопард.