Снова умереть
Шрифт:
— Очевидно, ими восхищается Эллиот, — замечаю я.
— Эллиот восхищается всеми, у кого есть две Х-хромосомы.
— Вообще-то они здесь не сами по себе. Он подписался на эту поездку из-за них.
— И это чертовски утомительно для них. Он все время торчит неподалеку с этими своими коровьими глазами.
— Девушки пригласили его. Эллиот сам так сказал.
— Пригласили из жалости. Он приударил за ними в каком-то ночном клубе, услышал, что они собираются на сафари. Скорее всего, они сказали: «Эй, тебе тоже стоило бы подумать о поездке в буш!» Я уверен, что он на самом деле и понятия не имел, на что подписывается.
— Почему ты всегда принижаешь его? Он кажется
Ричард фыркает.
— В мужчине это всегда так привлекает.
— Что с тобой случилось? Почему ты такой раздраженный?
— То же самое могу сказать и о тебе. Все, что я сделал — пофлиртовал с молодой женщиной, и ты не можешь с этим справиться. По крайней мере, эти девушки знают, как хорошо проводить время. Они прониклись здешним духом.
— Я на самом деле стараюсь получать удовольствие. Но я не думала, что здесь будет настолько аскетично. Я ожидала…
— Пушистых полотенец и конфет на подушке.
— Дай мне немного времени. Я же здесь, верно?
— И все время жалуешься. Это сафари было моей мечтой, Милли. Не разрушай ее.
Мы больше не шепчем, и я уверена, остальные могли нас слышать, если еще не уснули. Я знаю, что Джонни слышал, потому что он приглядывал за лагерем в первую смену. Я представляю, как он сидит у костра, вслушиваясь в наши голоса, подмечая, как возрастает напряжение. Уверена, он уже в курсе. Джонни Постхумус — человек, который не упускает ничего, именно так он и выживает в этом месте, где звон колокольчиков на проволоке означает разницу между жизнью и смертью. Какими бесполезными и мелкими людишками, должно быть, мы ему кажемся. За сколькими разваливающимися браками он наблюдал, за сколькими самонадеянными мужчинами, посрамленными Африкой? Буш — это не просто место для отпуска, это то, где осознаешь, насколько ты на самом деле незначителен.
— Прости, — шепчу я и тянусь к руке Ричарда. — Я не хочу испортить тебе поездку.
Хотя мои пальцы обвились вокруг его кисти, он не отвечает на жест. Его рука кажется безжизненной в моей ладони.
— Ты портишь все настроение. Послушай, я знаю, что эта поездка не была твоим отпуском мечты, но Бога ради, хватит этого мрачного лица. Посмотри, как наслаждаются Сильвия и Вивиан! Даже миссис Мацунага держится молодцом.
— Может, это из-за таблеток от малярии, которые я принимаю, — слабо предполагаю я. — Врач сказал, что они могут вгонять в депрессию. Что некоторые даже сходят от них с ума.
— Ну, меня мефлохин [16] не беспокоит. Девушки тоже его принимают, и они весьма жизнерадостны.
Снова девушки. Постоянно сравнивает меня с девушками, которые на девять лет моложе, на девять лет стройнее и свежее. После того, как четыре года делишь одну квартиру и туалет, покажется ли свежей любая другая женщина?
— Мне стоит прекратить принимать таблетки, — говорю я ему.
— И подхватить малярию? Ах, точно, в этом и весь смысл.
16
Мефлохин (Лариам) — препарат против малярии, может вызывать побочные действия, в том числе, депрессию. (прим. Rovus)
— Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ричард, скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Я не знаю. — Он вздыхает и отворачивается от меня. Его спина словно холодная бетонная стена, окружающая его сердце и закрывающая его от меня. Через некоторое время он тихо произносит: — Я не знаю, куда мы движемся, Милли.
Но я знаю, куда движется Ричард. Подальше от меня. Он отстранялся от меня месяцами, так тонко, так постепенно, что до сих пор я отказывалась это замечать. Я могла находить этому отговорки: «Ой, мы оба так заняты в последнее время. Он выматывается, чтобы внести последние правки в «Блэкджек». Я выматываюсь из-за нашей ежегодной инвентаризации в книжном магазине. Между нами все наладится, когда наши жизни вернутся в прежнюю колею». Вот что я себе твердила.
За пределами нашей палатки ночь оживляется звуками Дельты. Мы разбили лагерь недалеко от реки, где ранее видели бегемотов. Думаю, я могу расслышать их среди хрипов, криков и хохота остальных бесчисленных созданий.
Но внутри нашей палатки царит лишь тишина.
Так вот куда приходит умирать любовь. В палатку, в буш, в Африку. Если бы мы вернулись в Лондон, я бы поднялась из кровати, оделась и отправилась бы в квартиру подруги за бренди и сочувствием. Но здесь я в ловушке внутри парусиновых стен, в окружении созданий, которые хотят меня съесть. Легкая клаустрофобия заставляет меня отчаянно желать выбраться наружу из палатки и, крича, убежать в ночь. Должно быть, эти таблетки от малярии сеют хаос в моем мозгу. Мне хочется, чтобы это были таблетки, потому что это бы означало, что я не виновата в том, что чувствую себя безнадежно. Я и впрямь должна прекратить их принимать.
Ричард крепко спит. Как у него получается так запросто мирно вырубаться, пока я ощущаю себя на грани безумия? Я слышу его дыхание, такое спокойное, такое ровное. Звук, означающий, что он не переживает.
Он по-прежнему крепко спит, когда я просыпаюсь на следующее утро. Пока бледный свет зари проникает сквозь швы палатки, я со страхом думаю о предстоящем дне. Еще один нелегкий переезд, когда мы будем сидеть бок о бок, пытаясь быть любезными друг с другом. Еще один день отбиваться от москитов и мочиться в кустиках. Еще один вечер наблюдать, как флиртует Ричард, а от моего сердца отваливается очередной кусочек. «Этот отпуск не может стать еще хуже», — думаю я.
А потом я слышу звуки женских воплей.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Об этом сообщил почтальон. В одиннадцать тридцать утра дрожащий голос позвонил с мобильного: «Я на Санборн-Авеню, Вест Роксбери, ноль-два-один-три-два. Собака… в окно я увидел собаку…» Вот так это и попало в поле зрения департамента полиции Бостона. Череда событий, которая началась со звонка почтальона, одного из армии сотрудников, которые шесть дней в неделю работают по всей Америке. Они являются глазами нации, иногда единственными глазами, подмечающими, что пожилая вдова не забирает свою почту, что старый холостяк не реагирует на звонок в дверь, что на каком-либо крыльце скопилась стопка пожелтевших газет.
Первым признаком того, что внутри большого дома на Санборн-Авеню с почтовым кодом 02132 что-то неладно, стал переполненный почтовый ящик, который почтальон Луис Муниз впервые заметил на второй день. Почта, которую не забирали два дня, не обязательно является тревожным признаком. Люди уезжают на выходные. Люди забывают попросить приостановить доставку на дом.
Но на третий день Муниз начал беспокоиться.
На четвертый день, когда Муниз открыл почтовый ящик и обнаружил, что тот по-прежнему набит каталогами, журналами и счетами, он понял, что ему пора что-то предпринять.