Сновидец. Мистер Невозможность

Стивотер Мэгги

– Три – хорошее число, – прорычал Ронан, бросив на Хеннесси мрачный взгляд, когда они направились вглубь музея. – Буррито рассчитан на троих.

– На заднем сиденье поместятся еще двое. – сказала Хеннесси.

– Нет, если там уже лежит человек.

– Отличная идея. Если ехать лежа, то, наверное, там можно уложить четырех или пятерых. И еще двоих в багажник.

– Сновидцы! – рявкнул Брайд, заставляя их замолчать.

Он стоял у двойных дверей в конце заполненного манекенами зала, положив руки на дверные ручки. В темноте можно было разглядеть лишь взъерошенные рыжевато-каштановые

волосы, бледную шею и светлые полосы на рукавах его серой куртки. Это делало его немного похожим на схематичную фигурку из палочек или скелет – абсолютный минимум, необходимый, чтобы казаться человеком.

Он распахнул двери – и в коридор хлынул теплый свет.

Пространство по ту сторону оказалось размером со спортивный зал. Крыша давно обвалилась. Золотистые вечерние лучи нашли свой путь внутрь через зазубренный пролом, который оказался выходом для стремящегося наружу дерева, покрытого ползучими растениями. Частицы пыли сияли на свету. Здесь пахло настоящей жизнью, а не одним из пятиста ароматов, подающихся по трубам.

– Да, – сказал Брайд, словно отвечая на вопрос.

Место напоминало разрушенный собор. Голуби шумно вспорхнули из тени. Ронан отшатнулся от неожиданности. Хеннесси рефлекторно вскинула руку над головой. Брайд не шелохнулся, наблюдая, как птицы исчезают под крышей. Бензопила бросилась за ними с радостным воплем «кар, кар, кар», прозвучавшим раскатисто и грозно.

– Блин, – прошипел Ронан, раздраженный своей реакцией.

– Отпад, – добавила Хеннесси.

Они двинулись дальше, и еще одна стая птиц вылетела из покрытой пылью кареты, сбив манекен у входа.

– Только взгляните, как все здесь превратилось в музей чего-то совершенно иного, – сказал Брайд. – Посмотрите, насколько это подлинно сейчас.

Из-за куч сухих листьев и подлеска было трудно сказать, о чем изначально была выставка, хотя увитая плющом старинная пожарная машина в нескольких ярдах от кареты наводила на мысль о сцене уличной жизни. Брайд любил отдавать дань памяти об усилиях, приложенных человечеством.

– Сколько лет на это потребовалось? – спросил Брайд вслух. Он положил ладонь на ствол огромного дерева и посмотрел вверх сквозь расколотую крышу. – Сколько лет место должно оставаться нетронутым, чтобы могло вырасти подобное дерево? Сколько еще лет пройдет, прежде чем все здесь полностью исчезнет? Случится ли это когда-нибудь? Или постмузей навсегда останется музеем – памятником человечеству? Мы видим сны, как долго это может продолжаться? Вот почему не стоит грезить о чем-то абсолютном, бесконечном. Мы не настолько эгоистичны, чтобы предполагать, что это всегда останется желанным или необходимым. Нужно думать о том, что станет с нашими грезами, когда мы уйдем. О нашем наследии.

Все наследие Ронана состояло из погрома в студенческой комнате общежития Гарварда, невидимой машины и меча с выгравированными на рукояти словами «Превращены в кошмар».

Все остальное – его грезы, исчезнут в тот же момент, когда он умрет.

Хеннесси замерла.

Она застыла так основательно, что Ронан невольно тоже замер, глядя на нее, и, поскольку они оба остановились, Брайд, наконец, обернулся и заметил.

– Ах, – просто сказал он. Медленно

опустил руку в подлесок у ног Хеннесси и выпрямился, держа за голову черную змею. Мускулистое тело рептилии слегка извивалось в его хватке.

Склонив голову набок, Брайд изучал создание. И оно изучало его.

– Замерз, дружок, – сказал он существу. – Разве тебе не пора спать?

А затем обратился к Ронану и Хеннесси:

– Она не самая смертоносная вещь в этой комнате. В дикой природе эта черная змея проживет всего около десяти лет, и единственные, кому она нанесет урон, – это мыши, ровно столько, сколько ей потребуется, чтобы остаться в живых. Изящна. Эффективна. Изумительна, правда. Она отмеряет вдохи и выдохи жизни.

Он протянул змею Хеннесси. Если внутри у девушки и жил страх перед рептилиями, то она умело это скрыла. Спокойно взяла ее, сжав позади глаз, копируя хватку Брайда.

Змея дико изворачивалась, ее туловище обвило руку Хеннесси, которая вторила движениям рептилии, пытаясь уклониться от цепкого хвоста. Затем обе, казалось, пришли к согласию, девушка и змея тихо замерли в подлеске.

– Она чертовски великолепна. Я бы хотела ее нарисовать. – произнесла Хеннесси.

– Посмотри на нее, – сказал Брайд. – Внимательно посмотри. Запомни ее. Что ею движет? Если бы она приснилась тебе, что бы тебе стоило о ней знать?

Ронан, в свое время вылетевший из школы, так никогда и не стал вновь школьником, но он не жалел. Он любил все это. Ему нравилось замечать, как непринужденно и идеально чешуйки змеиной кожи соприкасаются друг с другом. Нравилось наблюдать, как сухая прохладная кожа казалась непробиваемой, жесткой, пока змея не пошевелится, и тогда все это сжималось и расширялось, мышцы перекатывались под поверхностью кожи, словно там жило совершенно иное существо.

Ему нравилось, когда сновидец предлагал подумать об этом существе в контексте его снов.

Наконец, Брайд забрал змею у Хеннесси и осторожно выпустил обратно в подлесок. С некоторой горечью он заметил:

– Это музей неспящих. А как бы выглядели артефакты мира сновидцев? Нынешняя цивилизация настолько убеждена в собственной несостоятельности и правах, что вечно пытается заглушить шум других видов своим жалким белым шумом неудавшихся амбиций и сексуальной тревожности. Горстка людей протестует… но что, если бы голосов стало большинство? Каков мир бы был. А теперь маски.

Ронан достал вещицу из кармана куртки. Две простые шелковые маски были одними из первых, что пригрезились им с Брайдом… маски, которые мгновенно усыпляли надевшего одну из них. Брайд в значительной степени предпочитал их тем снотворным, которые Ронан принимал до их встречи.

«Нельзя есть грезы, – отчитал его Брайд. – В лучшем случае, они уморят тебя голодом, а в худшем – обретут контроль над тобой. Сны подобны словам, подобны мыслям. В них всегда больше смысла, чем кажется. Ты уверен, что эти таблетки всего лишь тебя усыпили?»

Руки Ронана стали горячими, сердце бешено заколотилось. Потребовалось всего пару недель, чтобы маска начала вызывать у него рефлекс, как у подопытных Павлова.

Брайд окинул взглядом разрушенное пространство.