Сновидец
Шрифт:
После каждого визита Манчини рассказывал Нандору, что он вот-вот поймёт, как помочь его недугу, и что тому нужно потерпеть ещё совсем немного.
– Я невероятно близок к разгадке, – радостно щебетал старый плут. – Просто невероятно! Мне осталось сделать буквально один шаг. Полшага! Четверть шага, и я, то есть мы, будем у цели! Потерпите ещё чуть-чуть, друг мой, молю вас! Ещё самую малость!
Нандор охотно соглашался потерпеть ещё немного. Ему нравилась его новая жизнь. Манчини снял роскошный особняк на окраине города, и они жили там вдвоём, вдали от любопытных глаз. Слуги приходили утром и покидали дом вечером, так что ночью дом пустовал. Сам аферист предусмотрительно ночевал в самом дальнем флигеле, так чтобы юноша случайно не увидел его снов и ни о чём не догадался, но его опасения были напрасны – юношу устраивало абсолютно всё.
– Вы не представляете, до чего пронырливы эти шпионы, – говорил он. – Нам нужно постоянно держать ухо востро. Очень скоро, обещаю вам, мы закончим свои дела в этом городе и заживём спокойно, а пока наберитесь терпения и всё делайте так, как я вас учу.
Сам Манчини проводил дни весело и беззаботно, разъезжая в роскошных экипажах, посещая лучшие рестораны, театр, оперу и повсюду находил новых «клиентов». В его отсутствие Нандор не должен был покидать своих десяти комнат на втором этаже и держать все окна плотно зашторенными, а если он желал посмотреть на солнышко, то ему сначала следовало наложить грим, чтобы какой-нибудь праздный зевака не узнал в нём внезапно поблёкшего мавра. Что же касается слуг, то те и вовсе не знали, кому они прислуживают. Все распоряжения они получали заранее и в письменном виде, а двойное жалованье не располагало их к излишней болтливости. Хотя, несмотря на все эти предосторожности, пару раз они замечали в окнах второго этажа какого-то чёрного как уголь субъекта и догадывались, кто живёт в странном особняке, но их страх перед «ужасным чёрным варваром» был столь велик, что они держали язык за зубами, боясь и вовсе его лишиться. Одним словом, всё шло своим превосходно, и ничто не предвещало беды.
«Кажется, я неплохо устроился, – размышлял Нандор, важно прохаживаясь по своим роскошным владениям, облачённый в шёлковый халат, мягчайшие турецкие туфли и рассеянно обгладывая жаренную фазанью ножку в клюквенно-медовом соусе. – Определённо, так можно жить! Кто бы мог подумать, что я так хорошо заживу? Как же мне повезло встретить этого чудесного человека! Подумать только, не заболей я такой серьёзной болезнью, я бы никогда не оказался бы здесь. Да, наука это сила, что ни говори…»
Оставив ножку недоеденной, Нандор замирал у огромной вазы с фруктами, чтобы придирчиво выбрать себе персик, а затем ложился на софу, чтобы лениво насладиться сочным плодом.
«Хотел бы я, чтобы меня сейчас видели мои деревенские друзья, – думал он спустя минуту, отбрасывая в сторону едва надкусанный персик и беря в руки большую кисть винограда. – Теперь они едва ли бы стали потешаться надо мной. Ещё бы, из старого сарая с дырявой крышей я переехал в огромный особняк со слугами, в котором я ем, пью и сплю в своё удовольствие, и за всё это мне ещё платят по целой серебряной монете в день! Вот ведь удача так удача. Вот ведь везение так везение. То-то матушка обрадуется, когда я вернусь к ней с горой подарков и большим мешком серебра. То-то будет удивления…»
Юноша откладывал виноград и тянулся к пирожным, раздумывая какое ему больше хочется – кремовое со свежей малиной или шоколадное с белыми трюфелями.
«Теперь я понимаю богатых, – грустно вздыхал Нандор, держа в руках оба пирожных и задумчиво откусывая от каждого. – Делать выбор, когда у тебя есть всё, так утомительно…»
Юноша со вздохом откладывал пирожные и перебирался на кресло, чтобы выкурить сигару и выпить рюмку отменного коньяка.
«Да, жить хорошо!»
Тем временем Манчини со дня на день ожидал приглашения в королевский дворец. Мысленно он уже примеривал на себя герцогский титул и придумывал себе новое звучное имя, соответствующее высокому званию. Он даже заказал у лучшего столичного художника эскиз фамильного герба на дверцу своей кареты.
– И не скупитесь на позолоту, дружок, – напутствовал он мастера. – Пусть каждый видит, что перед ним настоящий дворянин, а не какой-нибудь проходимец! Пусть это будет самый большой и самый блестящий герб, на который вы только способны, так чтобы сам король втайне ему завидовал ему…
Всё было настолько хорошо и безоблачно, что когда Прорицателя из Мадраса арестовали средь бела дня в ресторане на
Слыша крики толпы за зарешеченными окнами, Манчини грустно улыбался, разглядывая эскиз герба, который он успел получить от художника накануне своего ареста.
– Кажется, я немного переборщил с позолотой… – бормотал он. – В следующий раз нужно будет ограничиться одной маленькой короной на голубом фоне… Да, маленькой короны определённо должно хватить… Хотя…
Как и следовало ожидать, вместе с Манчини был арестован и ничего не подозревающий Нандор. Свидетели легко опознали в юноше грозного мавра, а коробочка с ваксой и прочие детали его костюма послужили достаточным поводом для обвинения в соучастии. Юношу затолкали в чёрную карету и тоже отвезли в тюрьму, но в отличие от Манчини, к которому тюремщики относились с неким презрительным почтением и неплохо кормили, юношу бросили в самую сырую, грязную и холодную камеру, где было только одно крошечное окошко у самого потолка, а по полу бегали гигантские крысы.
Первые дни, Нандор всё ещё верил, что произошла какая-то страшная ошибка и его отпустят, но время шло, и постепенно он начинал понимать, в каком ужасающем положении оказался. По законам королевства Манчини грозила смертная казнь, так как он готовился обмануть самого короля, и юноша мог легко оказаться на плахе вместе с ним, так как в глазах всех был с ним заодно.
Дни в тюрьме были ужасны, но ночи были ещё хуже, так как несчастный юноша никуда не мог убежать от окружавших его образов, которые были один кошмарнее другого. Нандор худел, его непрерывно сотрясал хриплый кашель, а от бессонницы у него мутился разум и порой он не понимал толком, спит ли он или бодрствует.
«Что же я наделал? – думал он, скрючившись на гнилой соломе, служившей ему постелью. – Как я мог быть таким глупым и доверчивым? Почему я не желал видеть очевидное, и доверился этому гнусному обманщику Манчини, купившись на его лестные слова и блеск серебряных монет? Как я мог?! Говорила мне матушка, что я слишком доверчив и должен быть осторожен с незнакомыми людьми, да я всё позабыл и вот теперь сижу здесь, в этой ужасной тюрьме, и кто знает, не слетит ли моя голова с плеч в скором будущем… Какой же я дурак…»
Отгоняя надоедливых крыс, кусающих его за ноги, юноша осторожно доставал единственную свою драгоценность, которую ему каким-то чудом удалось сохранить при себе – крохотное медное колечко, и бережно ощупывал его.
«Как ты поживаешь, милая моя Тека? – бормотал он, крутя кольцо в пальцах и чувствуя, как слёзы струятся по его щекам. – Ты, наверное, подросла и твои косы теперь длинные, и ты расчёсываешь их по много раз на дню, как ветер расчёсывает спелую пшеницу… Как там мой Дунай?.. Сладкие облака всё так же ложатся весной на его тёмную воду, чтобы отдохнуть немного?.. А вода в Персиковом ручье у мельницы всё также весела и прохладна?.. Готов поспорить, что мальчишки по-прежнему таскают лепёшки у толстяка Пети!.. Скажи, всё также ли темны воды в Рыбачьем омуте?.. А чудовище?.. Ждёт ли меня там моё чудовище?.. Говорят, чудовища ужасно терпеливы… Эх… Похоже, я уже никогда не узнаю этого… Никогда… Никогда…»