Сновидец
Шрифт:
Вдруг что-то на западе разорвало тучи. Последние лучи солнца скользнули под них, обратив лохмотья облаков в языки тусклого пламени, и до Вайми донёсся тяжелый гул. Казалось, он заполнил весь мир — глубокий, чистый, полный подавляющей мощи. Потом из-за туч показался грозный черный силуэт, словно плывущая гора. Облака вокруг бурлили, как вода вокруг куска скалы.
Сердце Вайми отчаянно забилось. Он начал задыхаться, не понимая, от чего — от страха, или… от восторга. Это было… Парящей Твердыней — слова вдруг сами всплыли в голове. Блестящая, но черная, остроугольная, невыразимо громадная, она плыла на одной высоте с тучами, и когда прошла над головой юноши, то закрыла, казалось, полнеба. На её днище светилось девять сине-огненных глаз — один громадный в центре, восемь меньших по углам, под подобиями башен. У неё было ещё множество иных, серых глаз, похожих на человеческие, однако с вертикальными зрачками: взгляд их из-под вееров кинжаловидных ресниц был беспощаден. Самый большой из них смотрел вперед, на её путь, иные, меньшие — вверх и вниз.
Потом на него налетел ураган, яростный, упругий ветер, мчавшийся вслед Твердыне. Вайми пригнулся, прикрывая глаза от туч взметённой пыли. Казалось, само его тело вибрирует от наполнившего весь мир грохота. Но он смотрел вслед ей с восхищением.
Невыносимо чуждая, нечеловечески соразмерная, эта штука смотрела на мир внизу, и мир обмирал под её тяжким живым взглядом — нет, не штуки, и не зверя, а разума, огромного, как она сама. «Может, это и есть Творец?» — думал Вайми, цепенея, но не сводя с неё глаз.
К счастью, Твердыня не заметила его — или просто не обратила внимания? — проплыла мимо, волоча по тучам свою чудовищную тень, и скрылась на юге. Облака расступились, истаяли на её пути, открыв лучистую глубину неба. Его чистый свет очертил на берегу, только что первозданно пустом, угольный штрих лодки.
К его удивлению, лодка, сырая и потемневшая от старости, оказалась в сносном состоянии: по крайней мере, когда он сумел стащить её на воду, она не дала течи. Вёсел не нашлось, и Вайми толкал её сам, погружаясь всё глубже. Когда ноги перестали доставать до дна, он перевалился через борт и сел, весь мокрый, дрожащий от холода, но очень довольный собой. Восточный ветер быстро относил лодку от берега, и вскоре расстояние стало внушительным. Когда прибой скрылся из глаз, Вайми задумался.
Появление Твердыни потрясло его. Она явилась из-за пределов мира — точнее, мир оказался несравненно больше и невероятней, чем он мог представить, и Вайми хотелось танцевать от радости, от того, что реальность превзошла самые смелые его ожидания. Он был готов сделать что угодно, чтобы оказаться ТАМ — иначе неутолённое любопытство замучило бы его до смерти, а теперь ему просто с невероятной силой захотелось жить. Но он не знал, доживёт ли хотя бы до рассвета. Если лодка потонет посреди озера, он не сможет проплыть несколько миль в холодной воде. Здесь был парус — пускай сырой и заплесневевший, но Вайми смог его поставить и стал учиться им управлять. Однако ветер мог перемениться, мог затихнуть вообще. Его могло отнести в непролазные плавни, откуда он никогда не смог бы выбраться. Его могли заметить найры, сновавшие на своих лодках по озеру вдоль и поперёк. Он мог просто вывалиться за борт и утонуть. В любом случае, погибать теперь было невероятно обидно.
Он понимал, что умрет, скорей всего, однако в это плохо верилось: не для того же он спасся из дворца государя, чтобы захлебнуться и пойти на дно, на корм рыбам! И хотя бездумное любопытство обошлось ему очень дорого, Вайми вовсе не был этим опечален: он получил безмерно больше, чем мечтал и сейчас возвращался домой. Еды у него, правда, не было, но есть ему пока и не хотелось. Слабые покачивания лодки успокаивали. Стоявшая высоко в небе звезда смягчала холод осеннего ветра своими призрачно-тёплыми ало-золотыми бликами: она словно набрасывала на холод заката жаркую тень летней ночи.
Вайми никогда не видел такой яркой звезды, но после появления Твердыни его уже ничего не могло удивить. Раз уж ОН решил посмотреть на свой мир, почему бы ЕМУ не зажечь пару-тройку новых звёзд? Хотя… нет. Насколько он помнил, эта звезда, или та, что сияла на её месте, называлась Сойан — ничье, давно забытое имя… Должно быть, у Ллуаны наконец родился сын и его назвали этим именем. Ведь каждый Глаз Неба — на самом деле звезда, она его душа, на земле — только тело и те, кто ушел, однажды возвращаются, чтобы жить снова…
Иногда Вайми даже жалел, что не родился девчонкой — подарить племени новую жизнь здорово, но его привлекало даже не это. Таинство имяположения, когда мать узнает, чья душа-звезда вернулась на землю в этом теле, дает сыну или дочери имя — и эта звезда вспыхивает, говоря всему миру, что Сойан вновь родился… это, должно быть, что-то потрясающее.
Вайми решил, что, когда он, наконец, доберется до Лины — ах, как хотелось зацеловать её, вылизать, потискать, одуревая — это всё мне! — то непременно заведет с ней ребенка, ну, просто чтобы расспросить, как это происходит, да и интересно ведь, кто там у него родится. Вдруг Маоней или Анмай — смешно будет баюкать его на руках, спрашивая, не помнит ли он чего…
Подростком он потратил массу времени, пытаясь найти в себе тех, других Вайми, что жили до него. И не знал, получилось ли это — было ли оно реальной памятью или просто не в меру разыгравшимся воображением? Увы — не у кого спросить и это порой ужасно злило его. Он донимал Лину и Найте расспросами — но и они не могли сказать ему что-то полезное. Одни и те же люди рождались в племени раз за разом — но не помнили своих прошлых жизней — или же помнили их смутно, словно сон.
В чуть более юном возрасте Вайми обошёл всех старших, расспрашивая их о себе, жившем раньше. Узнать удалось о трёх — первый жил пятьсот лет назад, второй — триста, третий — всего сто лет назад. О них мало что помнили — разве что первый из них улетел за край мира на огромной деревянной птице (Вайми уже примерно представлял, что это такое было и решил, что в свой срок он поступит точно так же), второй подарил племени одиннадцать детей от одиннадцати девушек, ну а третий был великим воином, очень хитро разбившим войско найров.
Вайми с трудом узнавал в них — себя и честно пытался почувствовать себя удачливым отцом или не менее удачливым воителем — но у него, увы, плохо получалось. Казалось, что душа имеет множество граней — а земное тело вмещает лишь одну из них. Он изо всех сил старался представить себя звездой, душой, сущностью, единой во множестве лиц — но на это у него не хватало ума и это страшно его злило. Ведь это, наверное, невероятно здорово — парить в небесах и видеть весь мир разом, говоря с парящими вокруг другими душами-звёздами!
С другой стороны, висеть на одном месте всё время наверняка утомительно — Вайми точно взбесился бы. Он, скорее, предпочел бы стать планетой, луной или даже солнцем — почему нет? — но даже это казалось ему недостаточным. Он хотел быть блуждающей звездой, совершенно свободной, умеющей жить в небесах и на земле, умеющей превращаться в него-юношу (потому что для многих очень интересных действий облик звезды не подходил совершенно), умеющей превращаться во что угодно: течь ручьем, плыть по лесу вечерним туманом, распадаться на миллионы летающих независимо глаз — но, увы, пока что был заперт в одном этом теле. Оно тоже ему нравилось — но его было ему слишком мало.