Сновидец
Шрифт:
Сглотнув, он с трудом отвёл взгляд, исподтишка рассматривая хмурое и серьёзное лицо девушки — широкий лоб, чёткие чёрные брови, густоту длинных ресниц, короткий нос, высокие скулы, пухлые губы, очень красиво очерченные — словно дважды изогнутый лук. Все линии лица и тела Лины, очень точные, твёрдые, безупречно подходили друг к другу — как и её цвета. Он не мог поверить, что человеческое существо может быть таким красивым.
Вайми как-то зацепился за взгляд девушки — он не мог отвести своих глаз от её и лишь через минуту отвернулся, краснея, как мальчишка. Лина спокойно смотрела на него, — и от этого взгляда почему-то становилось тепло…
Она мягко улыбнулась ему. Её теплые пальцы легко, словно дразня, скользнули по лицу юноши, нежно пригладили пушистые ресницы бесстрашно распахнутых, длинных, косо посаженных глаз, едва не касаясь их полуночно-тёмной синевы. Ресницы вздрогнули, потом прикрыли эти странные глаза, давая путь другим, чудесно обострившимся чувствам: чуткие уши Вайми ловили теперь каждый шорох, нагая кожа ощущала невесомые движения воздуха. Он чувствовал даже тепло сидевшей рядом Лины, чувствовал, как сильно она взволнована…
Её пальцы вновь коснулись лица, скользнули между губ, легко разомкнув их, и Вайми ошалело глянул на неё из-под упавших на глаза волос, — испуганно, дико, очень остро чувствуя свою абсолютную беспомощность.
— Ты очень красивый, — тихо сказала Лина. — Не только лицо. Весь. До пальцев ног, — Вайми, смутившись, опустил голову, но она продолжала хвалить его, и по коже юноши пополз тёмный румянец счастливого стыда. — Длинные чёрные волосы, очень густые. Гладкая кожа. Такое тёмное золото. Большие глаза. Длинные и тёмно-синие, как вечернее небо. Пушистые ресницы. Губы, как дважды изогнутый лук. Длинные ноги, — она легко провела пальцами по точному, твердому изгибу над его бедром, глубиной в полдюйма, и дальше вниз, до крепкой, очень ровной ступни. — Чуткие, ловкие подошвы. Ты сильно всё чувствующий, с горячей кровью. И я люблю тебя всего… — она замерла, ожидая ответной речи, но Вайми не смог найти слов. Он сам не мог понять, что с ним. Сердце забилось так часто, что стало трудно дышать. Он чувствовал, что они с Линой были разделенными половинами целого. Половинами, которые, наконец, соединились. И он не мог отказаться от этого.
— Ты пойдешь со мной? — наконец спросил он, взяв её за руку. — Я знаю рядом одно тайное место. Я представлял, как буду там с тобой.
Лина усмехнулась, грациозно отбросив волосы с лица.
— Всё не так просто, юноша. Любовь — это то, что отделяет детей от взрослых. Это самый важный день в жизни, как мне говорили. Утратив невинность, мы обретем нашу суть, увидим наше будущее, и ты должен пойти к брату, он объяснит тебе обряд. А я пойду к Алхасе, старшей из девушек. Мы не можем сделать это сами, Вайми.
Юноша знал это и потому лишь кивнул.
Но рассказать всё брату оказалось непросто — он был на четыре года старше Вайми и казался ему почти божеством. Юноша маялся и вертелся вокруг, — пока Вайэрси не заставил его сесть и объяснить, в чем дело.
— Меняется многое, — сказал брат, когда Вайми замолчал, — и ты в том числе, но чувства остаются неизменными. Если честно, я очень рад за тебя. Ты и Лина — прекрасная пара. Но неужели ты не знаешь?..
Вайми смутился. Об обряде совершеннолетия он знал очень мало: то была тайна взрослых, отделяющая их от детей. Даже Найте ничего не говорил ему о своих испытаниях — хотя он и спрашивал, и ещё как!
Наверняка Вайми знал лишь одно — чтобы стать взрослым, он должен найти некое тайное место и, вместе с любимой, увидеть то, пока скрытое, что определит его дальнейшую жизнь. Первая часть не вызывала у него возражений, но вторая представлялась смутно.
— А как это будет? — с упрямым мальчишеским любопытством спросил он.
Вайэрси объяснил, не отводя своих насмешливых глаз от его. Вайми вздохнул. Он ожидал чего-то необыкновенного, может, даже грозного, и разочаровался очень сильно. В детских легендах Глаз Неба всё было совершенно иначе. Но… может, это и к лучшему?
— Четверть лунного круга ты будешь ходить вне путей племени, не зная мяса и чувственных удовольствий, размышлять, не проливать крови… если не придется защищать свою, конечно, — тихо сказал Вайэрси. — До восьмого рассвета ты должен найти путь в Долину Начала на северном склоне Одинокой горы. Там ты встретишь Лину, это важно и для неё тоже. Теперь — иди.
Вайми ни разу не обернулся и ни разу не поднял глаз.
Он размышлял.
Всю эту неделю он провёл, блуждая в южных лесах — он никогда прежде не бывал в них, не знал дороги и волновался — не за себя, конечно, а за Лину, тоже ищущую путь. Много что могло произойти в диких зарослях…
Но Вайми день за днем бродил под зелёными сводами, и в нём постепенно воцарился сонный, лесной покой. Он ни разу не пускал в ход оружия, ел ягоды, сложив ковшиком руки пил воду из лесных ручьев и спал высоко в кронах.
День за днем он пробирался на юг — в земли, которых избегали и Глаза Неба, и найры, и даже звери. Эти однообразные громадные леса мало походили на знакомые ему. В них царило молчание. Свет гас в непроницаемом своде сплетённых крон, и на редких полянах солнце слепило глаза, привыкшие к полумраку. Формы веток, рисунки коры здесь были неисчерпаемы. Громадные, с ладонь, бабочки вились мягким смерчем, как осколки перепутанных радуг, и от мелькания их блестевших жирным металлом крыльев у Вайми рябило в глазах. В дикой борьбе за свет сплетались миллионы побегов, спутанных так, что в них он порой застревал, как в сети. Масса цветов — кроваво-красных, пугающе-оранжевых, удушливо-фиолетовых, ослепительно-белых — с неистовой яркостью и пестротой горела на тёмной зелени листьев, круглых, овальных, узких, тонких и толстых, как лепёшки, с ноготок, с тарелку и с дверь размером, резных, глянцевых, шерстистых, игольчатых, дырчатых, мятых и ровных, липких, колючих, маслянистых, гнутых и скрученных. Вайми с трудом дышал слитным густым ароматом бесчисленных цветов и уходил с этих полян ошалевший. Но вся жизнь южных лесов бурлила на их опушках. В их глубине никто не жил, страшась бескормицы, более лютой, чем в любой пустыне.
Погружаясь вновь в лесной сумрак, Вайми ориентировался лишь по уклонам, по течению ручьев да по косым иглам солнечных лучей, изредка пробивавших листву. Прогалин он избегал — вокруг них на деревьях жили крохотные пёстрые лягушки, слизью которых он смазывал свои стрелы. Их яд убивал за несколько ударов сердца, попадая даже в крохотные царапины — а здесь везде торчали твёрдые, как железо, колючки. Но в глубине леса он с трудом мог пройти. Неровные, в буграх и ямах, нагромождения опавших листьев и гнилых веток были податливо-вязкими. В этом сыром месиве медленно копошились сизые черви величиной со змей. Босые ноги Вайми тонули в рыхлой, казавшейся бездонной массе. Сквозь неё зловеще-точными кругами пробивались белесые поганки, тяжело пахнувшие сладковато-приторной, животной гнилью. Покрытые плесенью глубокие лужи гниющей воды казались причудливыми цветными коврами. На гребнях хребтов, где деревья росли реже, Вайми встречал все прелести опушек — с непроницаемыми зарослями колючих кустов в придачу. Здесь иногда мелькала тень зверя, бесшумно исчезая в сумраке, — часто быстрее, чем он успевал узнать его. Ночью здесь царила та же глубокая тишина, её нарушал лишь странно-жалобный шорох листьев и резкие крики ночных птиц. В непроницаемой тьме на земле мертвенным, не освещавшим ничего обманным светом тлел странный узор истлевающей гнили. Вайми казалось, что он парит над бездной какого-то совершенно чуждого мира и, после того, как он, засыпая, смотрел на него, ему грезились сны о мире без света, тьме, где зрение заменяли ощущения словно бы вывернутого наизнанку тела, тьме, в которой он ощущал всю глубину этой бездонной черной пропасти. И в ней были обитатели, да. Бесплотные, но мыслящие. Когда сознание Вайми соприкасалось с ними, он познавал всю бесконечную чужеродность этих созданий, их память, уходящую в такие бездны времени, что они сами не ведали их дна. Они хотели ввергнуть в свою тьму его родной, привычный мир — естественное и понятное желание, однако в душе Вайми оно отзывалось диким ужасом. Он не знал ничего страшнее, чем жить в мире мрака, даже не потому, что он не сможет там видеть, совсем нет. Потому, что он сможет чувствовать… как бы ощупывая мир вывернутыми внутренностями, и эти его чувства, его боль будут тянуться в места, где даже мертвая материя вопит от ужаса… От таких снов он вскрикивал, просыпаясь. И потом долго сидел с напряжёнными мышцами, сжавшись в тугой, дрожащий комок.
С каждым днём пути лес становился всё гуще и непроницаемее. Исчезли поляны, гигантские упавшие стволы заграждали дорогу непреодолимыми осклизлыми баррикадами. Избегая непроницаемых колючих завес из свисавших сверху тонких, упругих, как проволока, стеблей, Вайми пробирался на четвереньках в промоинах, под плотной массой нависавших ветвей. Влажная земля мягко подавалась под ладонями. Юноша полз вверх и вверх в этом лабиринте, не обращая внимания на кишевших здесь всюду громадных насекомых. Постепенно становилось всё прохладнее, точно он попал в глубокое, сырое подземелье.