Сны Эйлиса. Игра Льора

Токарева Мария

Тело – лишь иллюзия, привычная оболочка духа. Чародеи же жили десять человеческих сроков, но оставались людьми из плоти и крови, способными умереть от заклинания или клинка. Несколько раз Эльф отводил неминуемую гибель от друга, порой соглашался с опасными и противоречивыми планами, но на этот раз помогать не собирался.

– Что? – посмеивался Раджед, поглаживая узорный лацкан парчового камзола. – Считаешь, я недостаточно хорош? Или, гром меня порази, уже слишком стар?

– Радж! Ты не понимаешь! Ты просто ничего не понимаешь! – покачал головой Эльф.

– Да будет тебе, друг мой. Наслаждайся! Пока жив, –

махнул ему рукой льор, спускаясь сквозь бесконечные лестницы внутрь башни к зеркальному порталу.

Через него проступали контуры другого мира, живого мира, веяло ароматами лета, долетали голоса людей. Но не это интересовало чародея, он высматривал среди толпы один-единственный объект, точно прибыл на аукцион антикварных вещей. Он ненасытно тянул воздух узкими ноздрями, не переставая улыбаться. Вскоре нечеловечески зоркий взгляд впился в интересующее создание. Раджед протянул руку к зеркалу, кисть прошла через стекло, которое скорее напоминало парящую в невесомости воду.

– Вот ты где! – почти пропел льор бархатным тоном. Портал в мир Земли давал ему невероятное преимущество по сравнению с другими правителями Эйлиса, но использовал он его только ради собственного развлечения. Не злоупотреблял путешествиями в параллельный мир, но не спешил и помогать кому-то. Всего лишь играл судьбами случайных жертв… Из-за новой задумки Раджеда и случилась очередная ссора с гостем.

Сумеречный Эльф с глухим ворчанием удалился, растаяв в воздухе. Вновь и вновь разыгрывалась драма чужих жизней, но не его. Он лишь вечно наблюдал. И на этот раз снова злился от бессилия.

«Неужели настали те смутные времена, когда мир жив только во сне? Ох, Эйлис-Эйлис, где же твоя душа?» – устало подумал Эльф, рассматривая иссохшие земли каменного мира, паря над ним в облике черного ворона, пока его друг наслаждался началом новой опасной игры.

Глава 1

Софья-София

Москва, 2010 год

«О нет! Опять!» – испуганно расширились глаза Софьи. Она схватилась за голову, нервно теребя заколку в длинных русых волосах.

«Прекрасная София, зачем же снова вы молчите? Ведь когда обещают золотые горы, надо говорить либо „да“, либо „да, конечно!“» – отчетливо вырисовывалось на чистом альбомном листе, лежащем перед ней.

Она похолодела, хотя в тот день город плавился от июльской жары. Над Москвой висел легкий смог от сотен машин, солнце раскаляло асфальт, просвечивало через листья деревьев. Завесой ему не служили даже опущенные занавески, закрывавшие окно небольшой девичьей комнаты. Но она, Софья Воронцова, не любила часы до полудня, когда яркие навязчивые лучи светили прямо в глаза, мешая читать или рисовать. Впрочем, ныне не это заставляло нервно кусать карандаш, царапая стальным ободком ластика небольшие губы. Да, карандаш… Возможно, с него все и началось.

В свои шестнадцать лет Софья неплохо рисовала. Получалось у нее не слишком профессионально, но фантазией владели далекие миры. Часто она выписывала филигранными штрихами неведомую башню посреди леса. Но с возрастом пейзажи становились все более мрачными. Почему-то рощи и дубравы сменились пустыней из камней. Не оставалось ярких красок, только тусклые карандашные линии.

Родители списывали все на подростковую

депрессию. Да и сама Софья не считала смену настроения в картинах чем-то необычным. Она была замкнутой, ее тяготил двадцать первый век, наполненный слишком быстрой сменой событий. Она же точно затерялась во времени, ошиблась эпохой, самим образом мыслей. Даже в ее гимназии слушать исключительно классическую музыку и читать в шестнадцать лет творчество Сартра и Фромма казалось чем-то ненормальным, за что она и прослыла странной, слишком «заумной».

Из друзей – всего две-три такие же чудачки, которые любили читать и не ходили по дискотекам. Скромная и осторожная, как барышня из девятнадцатого столетия, она не нажила врагов. Но среди людей нередко чувствовала себя невидимкой, отдыхая душой только в кругу семьи. Остальные люди, сверстники, почти не донимали, поэтому устраивало и одиночество. Ни друзей, ни завистников.

Но вот снова на чистом листе проступили письмена. Кому могло прийти в голову разыграть ее? Кто мог оказаться в ее комнате без ведома домашних? Да никто!

Странные послания начали появляться в конце мая. Первая запись, возникшая в альбоме, гласила: «Я – янтарный льор-чародей Раджед Икцинтус. Согласна ли ты стать моей королевой, прекрасная София?»

Она решила, что это и правда чья-то шутка. Даже ответила с иронией: «Нет, господин льор. Мне и дома хорошо».

Тогда Софья закрыла альбом, рассмеялась и забыла на какое-то время о странном приветствии. Но на следующий день обнаружила новое, где некий Раджед расписывал красоты своего королевства, настойчиво убеждая, что она многого лишится в случае повторного отказа. Тогда захотелось разузнать у близких и друзей, кто ведет с ней такую иносказательную переписку. Но все только отнекивались.

Настоящее оцепенение Софья испытала, когда в ответ на ее новый отказ бумага сама собой проявила буквы. Сначала они напоминали не то видоизмененную арабскую вязь, не то иероглифы. И лишь спустя пару мгновений превратились в привычный русский алфавит, словно какая-то неведомая сила работала переводчиком.

«Милая София, надеюсь, вы в добром здравии. Жаль, что все чаще вы не изволите отвечать любезностью на мои послания, – ткался узор высокопарных приветствий. – Возможно, я бываю слишком прямолинейным и резким. Не хотел вас пугать своим первым посланием. Но виной тому мой каменный мир Эйлис, где я проживаю совершенно один в высокой башне. Да, у нас здесь немноголюдно. Однако моя янтарная башня скрывает множество богатств и удивительных чудес. Все еще надеюсь увидеть вас в моих чертогах».

«Магия!» – самое верное слово, которое возникло в сознании Софьи. И участница странного спектакля восприняла это отнюдь не с восторгом, особенно когда захотела показать «переписку» родителям, а альбомные листы нежданно опустели, словно кто-то подменил их, пряча свои неоднозначные наглые предложения.

Тогда-то Софья по-настоящему испугалась. Больше всего томило, что никто не видел этих писем. И это наводило на мысли о собственном помешательстве.

Она выбросила старый альбом, но настойчивый льор оставлял послания и в школьных тетрадях, и в блокнотах, а иногда на магазинных чеках и случайных обрывках бумаги. Один раз написал сообщение даже на запотевшем зеркале в душе, чем вызвал крайнее негодование. И никто, кроме нее, не видел насмешливых обращений.