Сны о Брурии
Шрифт:
В «Алерте» мы оказались далеко за полночь. Объехав раз пять вокруг Русского Подворья, чудом нашли бесплатную парковку. Бар, как и следовало ожидать, был переполнен. Столики, как, впрочем, и все пространство между ними, были забиты опередившими нас счастливчиками. С трудом пробившись к стойке, мы заказали пиво. Пока нам наливали, я прислушивался к доносившимся из полумрака бара обрывкам разговоров, едва пробивавшимся сквозь звуки джаза. Все барные разговоры чем-то похожи друг на друга. Подогретые градусами алкоголя, укутанные пеленой сигаретного дыма, впитавшие усталость прошедшего дня, настоянные на гремучей смеси отчаяния, надежды, флирта и пьяной философии, они сливаются в сложную многоголосую симфонию, главная тема которой – жизнь как игра. Адажио, модерато, аллегро, престо, сбавляем темп. Бар отвечает Хокинговскому, мухлюющему при игре в кости Богу – если можно Тебе, то
Впрочем, сегодняшние разговоры в «Алерте» на симфонию явно не тянули.
– Понимаешь, это все иллюзия, майя, мы сами построили себе стены, и теперь бьемся о них головой. А нужно лишь понять, что этих стен нет…
– Не будет на этой земле мира, и никакие стены нам не помогут. Никогда не будет…
– Значит, едет в автобусе бледный, нервный такой, Коран читает. Ну, может и не Коран, я по-арабски не понимаю. Думаю, наверное, студент, арабист, к экзамену готовится. А все равно стрёмно.
Женькину кружку уже принесли, однако про меня почему-то забыли. Повторив заказ, я продолжил вслушиваться в окружающую полутьму.
– Приезжаем, выходит. Значит, действительно, студент, арабист, к экзамену готовился. Сука.
– Рамбам синтезировал аристотелианскую, хотя и с изрядным влиянием мусульманских неоплатоников, философию, с традицией иудаизма. Многие считают, что он изнасиловал иудаизм философией.
– На другом краю океана есть суша. А мой докторат бесконечен, как лента Мебиуса.
– Девочка – полицейская, клевая такая. Я ей потом ночью эсэмэску послал.
…Спокойное, ищущее, осторожно проверяющее почву модерато сменилось наглым, напористым аллегро.
– А в конце эсэмэски приписал – надеюсь, ты меня за это не арестуешь.
– Машенька, как вы можете путать атрибуты Аристотеля с категориями Канта?
– Ну почему же некуда пригласить? А как же Эйн Карем, источник, лесочек?
– Нет ни этого столика, ни пивных кружек, ни моей рубашки, ни твоей блузки…
– Монастырь Креста, наконец. Да весь город предлагает свои услуги романтичному юноше, желающему, ну, скажем, покорить, не менее романтичную девушку.
Взяв пиво, мы поднялись наверх. Там тоже все столы были заняты, и мы пристроились возле стены, прислонившись к ней. Девушка с соседнего стола, пухлая блондинка с лицом злой куклы, пристально вглядывалась в пустой бокал. Прервав свою медитацию, она посмотрела в нашу сторону. «В случае изнасилования, – громко произнесла она, привлекая всеобщее внимание. Народ вокруг притих. – В случае изнасилования, меня спасет юбка!» Сделав короткую паузу и убедившись, что все внимание направлено к ней, она указала пальцем на меня: «А тебя кипа не спасет!» Закончив свою проникновенную речь, девушка снова погрузилась в нирвану. Я ошарашено посмотрел на Женьку. Он с улыбкой произнес: «Это Оленька» и замолчал, видимо полагая, что этого объяснения достаточно и, заметив знакомых, убежал к ним, на первый этаж. Я же остался у стены, разглядывая пифию Оленьку и пытаясь проанализировать ее слова. «Ее мини-юбка – размышлял я, – скорее могла бы помочь потенциальному насильнику, чем помешать ему. Но, видимо, тут кроется колдовство. Вероятно, Оленькина юбка заговорена – ее ткань обжигает, а подол режет пальцы человеку, подошедшему к ней со злыми намерениями». Впрочем, проверять свою теорию я не стал: по отношению к Оленьке у меня не было ни злых, ни каких-либо других намерений. Замечание насчет моей (отсутствующей) кипы, я решил игнорировать.
Пульсирующий джаз резко прекратился, зазвучал медленный блюз, кажется, что-то из классики Би Би Кинга. Я оторвался от созерцания заговоренной мини-юбки и, подняв глаза, увидел прямо перед собой танцующую длинноволосую девушку в струящемся черном платье. Она свободно и плавно двигалась между тесно стоящими столами. Глаза ее были закрыты, и казалось, ничего кроме музыки, подхватившей и уносящей куда-то ее гибкое тело, для нее не существует. И меня подхватило и повлекло вслед за ней…
…В недавно переполненном баре теперь оставались только четверо – она, я, играющий
Позже в прогретой электрическим радиатором тесной комнатке миниатюрной квартиры в Нахлаот, я обнимал обнаженные плечи Брурии. Я смотрел на нее, боясь отвернуться, выпустить ее из рук, вдруг она исчезнет, испарится, окажется наваждением, желанной, но обманчивой гостьей из страны сновидений. Я хотел что-то сказать ей, но она приложила палец к моим губам, не давая спугнуть тишину. Тишина запеленала нас в прозрачный шелковый кокон, и закружила в вальсе, обводя магическим кругом танца. За этим первым кругом проступил другой – многоцветный, сметающий все на своем пути – набросанный щедрой кистью импрессиониста. Затем появился круг загадочных и строгих геометрических фигур. Потом – четвертый, пятый… Прозрачные круги, озаренные полярным сиянием, уходили в бесконечность.
Мы уснули, когда окутавшая город темнота сменилась неуверенным серым рассветом, еще окончательно не решившим, принять ли сторону приближающегося дня, или повременить, дав ночи последнюю отсрочку. Закрыв глаза, я вновь оказался на старой римской дороге, соединявшей Яффу и Эммаус. В нескольких метрах передо мной, на обессиленном от жары осле, ехал мудрец Ханина бен Терадион. Справа от него, одетая в свободное белое платье, ехала его дочь Брурия. Об ее учености ходили легенды. Рассказывали, что она заучивала по триста законов в день, разрешала галахические споры, и раздавала подзатыльники нерадивым ученикам в академии своего отца. Честно говоря, я не очень-то доверял этим слухам, да и ехавшая передо мной красавица ничем не напоминала ученую мегеру, наводившую страх на академию рабби Ханины. Когда она в очередной раз отстала от отца, я набрался смелости и, прибавив шагу, поравнялся с ней. Брурия повернулась ко мне. Не зная, как начать разговор, я спросил, не соблаговолит ли она сказать, долго ли еще идти до Лода. Еще до ее ответа, я понял, что чем-то оскорбил ее. Она нахмурилась, сжала тонкие губы, мне даже показалось, что я слышу скрежет ее зубов, и ответила тихим, нарочито спокойным голосом: «Глупец, неужели мудрецы не научили тебя не умножать разговоров с женщиной? Ты мог спросить меня тремя словами “сколько до Лода”, а не изъясняться тут гекзаметрами Гомера». Не зная, что ответить ей, поскольку любой ответ мог послужить доказательством ее правоты, я опустил глаза, затем снова посмотрел не нее и улыбнулся, безнадежно пытаясь пробиться сквозь вставшую между нами стену отчуждения. Она отвернулась, но мгновение спустя снова посмотрела в мою сторону, и я понял, что чудеса бывают и в наши, лишенные пророчества, дни. Как в давние времена пали, защищенные неприступными бастионами, стены Иерихона, так рухнули незримые оборонительные стены вокруг Брурии. На ее лице заиграла ответная улыбка. «Как тебя зовут? – спросила она, и я радостно ответил – Меир 1 . Брурия, продолжая улыбаться, поторопила пятками своего осла и вернулась к отцу, а я остановился, поджидая своих попутчиков 2 .
1
Рабби Меир, одна из центральных фигур поколения еврейских мудрецов после восстания Бар Кохбы. Является одним из важнейших законодателей Мишны (“Все анонимное в Мишне – от р. Меира”, В.Т. Сангедрин, 86а). Муж Брурии, дочери р. Ханины бен Терадиона.
2
По мотивам В.Т. Ирувин 53б. В оригинале Брурия беседует с р. Йоси Галилейским.
Проснувшись, я увидел обнаженную Брурию, освещенную мягким утренним светом. Она спала на боку, повернувшись ко мне лицом. Стараясь не разбудить ее, я погладил ее черные волосы, дотронулся кончиками пальцев до нежной кожи ее щеки. Моя рука продолжила свой путь по ее точеному плечу, и остановилась на маленькой мягкой груди. Я тихо прошептал: «Сколько до Лода?» – «Глупец, – спросонья сказала она и повернулась на другой бок. Я прижался к ее теплому телу и снова уснул.