Сны суккуба
Шрифт:
Прошло несколько месяцев, я окончательно устала от Джеффри и решила, что пора двигаться дальше. Получила разрешение от архидемона переехать во Флоренцию, выбралась тайком однажды ночью из дому и отправилась в долгое путешествие. Городок, в котором мы жили прежде, лежал по дороге. Я оказалась там через неделю.
Зачумленную местность современные люди представляют себе не совсем верно. Груды мертвых тел на улицах... Так было далеко не всегда. Европа пережила в конечном итоге черную чуму, цивилизация не погибла. Земля возделывалась, строились дома,
Городок казался просто тише и унылее, чем в былые времена. Заглянув в церковь, Эндрю я там не увидела, и старик, копавшийся в церковном саду, сказал, что он отправился в квартал бедняков, навестить кого-то из прихожан. Там я его и нашла, в доме пивовара. Маленьком, тесном и грязном. Где ютилось большое семейство — сам пивовар с женой и восемью детьми и двое его братьев. Больны были все, кроме жены, которой Эндрю и помогал за ними ухаживать.
— Сесили? — спросил он изумленно, стоя на коленях у кровати мальчика-подростка.
Сердце мое затрепетало от радости и облегчения. Жив. Остался, боролся с болезнью и победил.
Я опустилась на колени рядом с ним. Жена пивовара, поившая маленькую дочку, смущенно на меня покосилась. Пусть не в шелках и бархате, к их сословию я все же не принадлежала, и как обходиться со мной, ей было непонятно.
— Вы живы, — сказала я. — Я так беспокоилась. Боялась, что не увижу вас больше.
Он одарил меня прежней мягкой улыбкой, и я увидела, что морщинок вокруг глаз у него прибавилось. Ответил:
— Богу пока не угодно было нас разлучить.
Я посмотрела на мальчика. Думала, Эндрю кормит его, но тут поняла, что он вершит последнее таинство. Рубахи на ребенке не было, на шее и под мышками виднелись предательские бубоны, которые и дали чуме имя. Обычно она уносила людей за неделю, но мальчик был так изможден, словно умирал годы. Глаза блестели от жара, и нашего присутствия он, похоже, уже не сознавал.
Горечь подступила к горлу, я отвела взгляд. Встала, сказала Эндрю:
— Заканчивайте... я подожду вас снаружи.
И вышла из дома — туда, где царили свет и тепло, а не смерть.
Через некоторое время Эндрю вышел тоже. Спрашивать у него, умер ли мальчик, я не стала. Задала другой вопрос:
— Сколько человек выжило? Из тех, ради кого вы остались и рисковали жизнью... сколько?
Он пожал плечами.
— Три четверти. В семьях, где были совсем маленькие дети и дряхлые старики, — половина.
— Половина, — ровным голосом повторила я. — Не так уж и хорошо.
— Если хоть один выжил благодаря мне, это очень хорошо.
Я заглянула в его безмятежное, исполненное уверенности лицо, вздохнула.
— Спорить с вами бесполезно.
Он улыбнулся. Я вздохнула еще раз.
— Могу ли я помочь?
Улыбка пропала.
— Не шути с этим, Сесили.
— Я и не шучу. Скажите, что нужно делать.
Так я и стала вдруг сиделкой в маленьком провинциальном английском городке. Честно говоря, никаких особых способов борьбы с чумой в те времена не имелось. Содержать больных в чистоте,
Началась болезнь исподволь — с жара, с болей, но оба мы прекрасно знали, что это означает. Тем не менее он работал, пока хватало сил. Когда же слег, я забросила всех остальных пациентов и занималась только им.
— Нужно и другим помогать, — сказал он мне как-то. — Не беспокойся обо мне.
Лицо его исхудало, покрылось пятнами, лимфатические узлы набухли, но в моих глазах он все равно был прекрасен.
— Кто же еще о вас побеспокоится? Больше некому.
То была правда. Эндрю многим помог, но к нему никто не пришел. Хотя переболевшим заразиться заново не грозило.
— Это неважно, — ответил он слабым голосом. — Я рад, что они живы.
— Вы тоже будете жить, — сказала я упрямо, хотя по всем признакам следовало уже ждать обратного, — должны, чтобы делать эти ваши окаянные добрые дела.
Он улыбнулся через силу.
— Надеюсь... но чувствую, что время мое в этом мире близится к концу. А вот ты, Сесили...
Он взглянул на меня, и я поразилась любви, которую увидела в его глазах. Я знала, конечно, что его ко мне влекло, но такого... никак не ожидала.
— Ты не заболеешь. Будешь жить — сильная, здоровая, прекрасная. Я знаю это. Бог тебя любит.
— Нет, — сказала я хмуро. — Ненавидит. Потому и не дает умереть.
— Бог посылает нам лишь те испытания, с которыми мы можем справиться. Вот... возьми... — Он тронул золотой крест, висевший у него на шее. — Возьми его, когда меня не станет.
— Нет, Эндрю, вы не...
— Возьми, — повторил он тверже. — И всякий раз, глядя на него, вспоминай, что Бог тебя любит. И что, какое бы горе Он тебе ни послал, оно не окажется для тебя слишком тяжким. Ты сильная. Выдержишь.
По щекам моим потекли горячие слезы.
— Не надо было вам этого делать, — сказала я. — Помогать им... Остались бы живы.
Он покачал головой.
— Тогда я не смог бы жить в ладу с самим собой.
Эндрю протянул еще несколько дней. Но каждый миг был приближением к смерти, и все это время я не отходила от него. И окончательно разуверилась, глядя на его страдания, в том, что за людьми присматривает некая милосердная сила. Он умер как жил — мирно и спокойно. Другой священник совершил над ним последний обряд, и взгляд Эндрю, пока он был в сознании, выражал только надежду и абсолютное доверие к тому, что грядет. Я задержалась проследить, чтобы похоронен он был достойно, хотя никаких особых приготовлений не требовалось. Пышных похорон в те дни не устраивали — во всяком случае, для людей его ранга.