Сны во сне и наяву
Шрифт:
Страх был везде.
Он словно просачивался снаружи сквозь закрытые окна, таился за бесчисленными занавесями и портьерами, гнездился в сумрачно-темных углах. Даже великолепные пышные розы, срезанные ей самой на рассвете, пахли тревогой и беспокойством.
Она прошлась из угла в угол и обратно. Ковер мягко скрадывал шаги, но почему-то от этого тоже становилось не по себе. Шелковый шорох платья источал отчетливую угрозу. Густая тишина покоев тоже была не к добру. Она села на диван, потянулась за мешочком с вышиваньем, но рука бессильно упала, не дотянувшись – в который раз за сегодняшнее утро…
В стрельчатом узком
Напряжение росло, и страх не проходил.
Она знала, что все должно решиться сегодня до полудня. Вот-вот в окно заглянет солнце – у нее свои солнечные часы, кроме тех, что установили недавно при входе в замок.
Вдруг настороженное ухо уловило: в передней комнате открылась дверь. Сердце усилило стук. Колыхнулись занавеси – это открылась дверь в соседней комнате. Медленные неторопливые шаги… Кто это? Она совсем не знает этих шагов…
Она встала и пошатнулась, но тут же взяла себя в руки: распускаться нельзя, беда случилась раньше, ее уже не предотвратить, а сейчас приближается всего лишь расплата. Или – нет?.. Усилием воли она не позволила разгореться бессмысленной надежде.
Из-за откинутой портьеры появилась служанка – все это время она неслышно была там, в соседней комнате – и тут же у входа опустилась на колени. Губы шевельнулись было в вопросе, но, опережая ее, глядя незнакомыми, загнанными глазами, девушка молча перекрестилась и опустила голову. Плечи ее обмякли, руки неподвижно замерли на пышных юбках.
Ну, вот и все. Тот – или те? – почему-то медлили, не решались войти к ней. Чего они ждут? Или – кого?
Нина через всю комнату прошла к резному секретеру, достала из потайного ящика шкатулку красного дерева. Помедлив, открыла.
Витая рукоятка удобно легла в ладонь, большой палец крепко устроился на крупном нешлифованном изумруде и не скользил. Левой рукой она поднесла к губам золотой крестик, висевший на груди, но вдруг заторопилась. Крестик выпал, цепочка ласково протекла по пальцам. Сдерживая себя, стараясь не суетиться, острием кинжала она аккуратно проколола плотную ткань под левой грудью и нащупала острием промежуток между ребрами. Тонкий клинок дрогнул и уколол кожу. Нина скривила губу в усмешке – ничего, это минутная слабость, дрожание рук и ничего больше. Сейчас все пройдет. Пальцы левой руки плотно легли поверх правой. Она запрокинула голову и, как можно полнее вдохнув, всем телом подалась вперед. Сталь почти не встретила сопротивления, и руки ударили в грудь. Сзади тонко вскрикнула служанка. Лепной потолок стал удаляться, по телу прошла горячая волна. Голова закружилась. Нина хотела выдохнуть, но острая боль перехватила дыхание. Высокий потолок из белого превратился в красный и с нарастающим грохотом обрушился на нее.
Врач «Скорой» не поскупился. Два укола, Нина помнила, сделали в машине, а третий, от которого она уснула, уже дома.
Пробуждение оказалось приятным. Дышалось легко, тело было свободным, не скованным, и душу ничего не давило, не жало, не тревожило. Нина уже забыла, что можно просыпаться вот так: спокойно и сама по себе, без будильника.
Сережка собрался сам и убежал на тренировку к девяти. Юра на работу не пошел. Он бросился было разогревать завтрак, но она хотела только кофе. Крепкий и сладкий – это первая чашка. Вторая – крепкий, но без крупинки сахара. И обе чашки – горячий, обжигающий.
Юра вполне даже прилично научился варить кофе.
Он заботливо соорудил ей опору из подушек, а кофе принес на разносе. Приятно иногда поухаживать за больной и слабой женой, зная, разумеется, что к вечеру она непременно будет на ногах.
Кофе приятно взбодрил. Но думать о чем-либо, если честно, было лень. Она потянулась к радиоле, выбрала пластинку с оркестром Поля Мориа. «Все капли дождя мои». Как раз под настроение.
Юра отнес чашки и пристроился на краешке кровати, хотя рядом стояла банкетка. Нина мельком посмотрела на него – он сидел и набирался решимости перед очередной гадостью. Он всегда улыбался так – слегка смущенно, и несколько выше обычного поднимал правый уголок рта – перед тем, как сказать что-нибудь неприятное.
– Ниночка, ты, пожалуйста, только не волнуйся. Врач категорически запретил тебе волноваться.
– Я не волнуюсь. С чего ты взял?
– Да видишь ли, – он потянулся и взял с трюмо синенький листок. – Тут направление… Тебе надо будет туда сходить, там выпишут больничный… и все такое…
– К участковой? Или куда? – Нина протянула руку.
– Да нет, – он замялся и опять знакомо улыбнулся. – Тут, в центре. Ну, знаешь, на Московской. – И, видя, что она не понимает, скороговоркой добавил: – В психоневрологический диспансер.
– А-а! – Нина откинулась на подушки.
«Много ж ты чего наплел этому врачу из „Скорой“!»
– Если, конечно, будешь себя более-менее сносно чувствовать. А можно их и на дом вызвать. Тут записан телефон…
«И увезут тебя отсюда, милая, в рубашке с завязанными рукавами…»
– Хорошо, я схожу. Положи, я потом посмотрю.
– Ну, вот и ладно. Вот и ладненько. Ты только не волнуйся. Лежи, не вставай. Отдыхай. Тебе какую-нибудь книжку принести?
– Нет, спасибо.
– Правильно, лучше поспи еще чуток. И ничего сегодня не делай – обойдемся. Сереге я рубль дал, он пообедает в столовой, чтобы тебя не беспокоить. А на ужин там еще котлеты с вчера остались. Так что, лежи, ни о чем не думай. Хорошо?..
Послонявшись еще немного по квартире, он перенес телефон в спальню, к ней поближе, и ушел на работу, пообещав периодически позванивать.
Нина выключила радиолу и посмотрела на синенький листок.
Ну вот, еще один, может, последний звонок… Она смутно удивилась себе: так спокойно принять эту новость. Хотя – что считать новостью.
Вчерашний приступ, а сомневаться, что случился именно приступ, не стоило, унес, казалось, способность чего-то страшиться, чему-то удивляться. Нина, естественно, не знала подробностей, но догадывалась, как это произошло.
Она задремала в автобусе и, похоже, сразу начала бредить – или видеть сон. Один из тех снов, которые она боялась до холодных судорог в животе, один из тех, что подводили к той неосязаемой грани, за которой начинаются элементарные истерики. Кому-то из пассажиров показалось, что ей плохо, – а если видик у нее был такой же, как после, это совсем немудрено! – остановили автобус и вызвали «Скорую».
Она помнила, что, очнувшись, назвала себя и свой домашний адрес. Врач спрашивал о сердце, о церебральных симптомах, но она через силу все отрицала и просилась домой. Переутомление – оправдывалась она, с трудом ворочая языком. Собралась толпа, было стыдно за свою слабость и беспомощность, ведь даже приподняться на носилках не находилось сил. Просто сильное переутомление, – упрямо продолжала она твердить. Слишком много работы: годовой отчет, расчеты за первый квартал, и на праздники работали… Это от усталости…