Со щитом и на щите
Шрифт:
— Так идешь?
— Пойду! Только смотри: коньки по очереди.
До чего же весело было на коньках! Лед как зеркало: мчишься, аж в ушах звенит. И девчата и парни: та упала, тот не смог остановиться — да головой в сугроб. А иной нарочно под ноги покатился: мала куча, большая лучше!.. Смех, писк, крик — век бы отсюда не уходить! И мороз — не мороз. Градусов двадцать, а то и двадцать пять, а нам нипочем! Щеки пылают, руки горят — и рукавиц не надо.
А когда солнце село и взошел месяц, то стало совсем как в сказке: снега синие-синие, а льдины черные. Скользишь что есть духу, и желтый месяц бежит перед тобой. Так бы и мчался, не останавливаясь вовсе.
Возвращались,
Зашел в комнату, глянул на часы: опять одиннадцать! Хотя можно было и не смотреть, Федька уже спал.
На этот раз совесть меня не так мучила, как вчера: весь класс ведь за уроками не сидел. Даже наши круглые отличницы — Милка да Олька — и те от соблазна не удержались.
Завтра, как только уроки кончатся, бегу прямо домой. Сразу же засяду и до полуночи из-за стола не вылезу!
С этим твердым намерением и заснул.
И я бы все-таки засел за уроки и получил отличную отметку — одну, а то и две, если бы не Мила: попала ко мне на глаза со своею книжкой, будто ее кто-то специально подговорил. Я в тот день как раз дежурил: проветривал класс, следил, чтобы доска была чистой, поэтому не мог не заметить, что Мила — звонок не звонок — на перемену не выходит. Сидит как пришитая за партой, уткнулась носом в какую-то толстую книжку, ничего не слышит, ничего не видит.
Интересно, что это она там читает?
— Ты чего из класса не выходишь?
Едва оторвалась от книжки. Глаза затуманены, ничего не соображает.
— Что читаешь?
— «Агасфера».
— Интересно?
— Очень интересно!
— Дай посмотреть.
Мила неохотно протягивает мне книгу.
Эжен Сю, «Агасфер», перевод с французского. Издана еще до революции — где только ее Мила выкопала? Зачитана так, что некоторые листы совсем вместе не держатся — из книжки выпадают. Сразу видно, какая интересная: занудливые книги целы-целехоньки лежат.
— Дай почитать!
Мила жмется-мнется. Говорит, что книжка чужая, что ей самой дали всего на несколько дней и в субботу должна обязательно вернуть. Но мне уже кажется, что если не прочитаю «Агасфера», то помру.
— Смотри, чтобы не больше чем на два дня, — наконец сдается Мила. — Сегодня я закончу, а ты чтобы в пятницу принес. Успеешь прочитать?
— Успею… День и ночь читать буду!
Книжку нес домой, как драгоценнейшее сокровище, не вместе с учебниками, а на груди, под пальто. И если бы не зима, если бы не снег, и по дороге ее бы читал. Чтобы не тратить понапрасну такое дорогое сейчас время.
Дома отодвинул в сторону учебники, положил «Агасфера» на чистую газету и с головой нырнул в книгу.
Что это была за книжка, если бы вы только знали! Два дня как в тумане прожил.
Итак, изо всей недели только пятница и осталась. А что можно за один день сделать? Ничегошеньки! Так что не лучше ли начать с будущей недели? Прямо с понедельника!
Но моим благородным намерениям не довелось осуществиться и на следующей неделе: как раз в понедельник, будто назло, мы писали контрольную по тригонометрии. Из трех задач я решил только две, да и то в одной допустил ошибки. За что и получил посредственную отметку.
К тому же Мария Федоровна записала мне в дневник замечание: на уроке баловался. А я вовсе и не думал баловаться, только надул резинового чертика, который, если его выпустить из рук, плачет, как ребенок.
Я имел намерение, как только раздастся звонок и Мария Федоровна из класса выйдет, подкинуть его кому-нибудь из девчонок.
А Мишка вдруг хлоп меня по руке, чертик выскользнул и заголосил «уа! уа!» под ногами у учительницы.
Мария Федоровна в это время читала свой самый любимый отрывок из «Фата-Морганы», тот, где дожди и холодные, осенние туманы… Как раз в тот момент, когда она с трагедийным надрывом в голосе вопросила: «Где небо? Где солнце?», чертик и закричал ей в ответ, будто и он тосковал но небу и солнцу.
Класс тихонько смеялся, только мне было совсем не смешно.
В этот выходной мама возле печки не хлопотала — убедилась, наверно, что для меня пироги печь — только муку переводить. Да я и не был в претензии к маме, понимал, что сам виноват. Хотя если как следует разобраться, то никакой особой моей вины не было.
Ведь я так хотел стать отличником!
Последняя школьная глава
В нашем классе что ни ученик, то обязательно какое-нибудь новое увлечение. Мишка, например, больше всего любил стрелять: мечтал стать снайпером. Стоило ему увидеть мелкокалиберку — весь трясется. Ким собирал почтовые марки: как-то принес в школу три больших альбома. Каждая марка аккуратно наклеена, еще и папиросной бумажкой прикрыта. Показывал сам — не позволял и пальцем притронуться. Калюжный поначалу бегал на лодочную станцию, а с девятого поступил в футбольную команду. И когда осенью — мы уже в десятом были — наша школьная команда завоевала первенство и ее фотографию поместили в районной газете, он и вовсе задрал нос. Ходит — на нас и не глянет. И все, что бы ни валялось на пути, обязательно ногой поддаст. Как-то я книжку уронил, так он и ее запузырил под самый потолок.
Ну, мы его и проучили: я и Мишка. Я задавак терпеть не могу, а Мишка и подавно.
Принесли в класс кирпич, завернули в газету и положили недалеко от дверей. Каждому, кто вбегает в класс, кричим, чтобы не трогал: гостинец Калюжному. Но вот и Калюжный. Заметил сверток, разогнался да бац носком. Хотел, видимо, зафутболить под потолок. Только кирпич не книжка, лежит, как лежал, зато Калюжный ухватился за ногу и проойкал до самой парты. Это чтобы знал, как задаваться!
Василь Гаврильченко грезил самолетами. После девятого класса по комсомольской путевке отправился в авиационное училище. Провожали мы его всем классом и очень гордились им. Нина даже заплакала на перроне. Девчата ее обняли, шепчут, утешают, а Василь отвел меня в сторонку, спрашивает:
— Ты мне будешь писать? О хлопцах, о девчатах и о Нине?..
Ответил ему, что буду.
— Ты настоящий друг! — воскликнул Василь и сильно пожал мне руку.
Теперь я каждую неделю пишу ему письма. Пишу больше стихами, потому что прозой неинтересно, да и событий особенных нет, а в стихах можно выдумать что-нибудь необычное.
У меня тоже было увлечение, которое не угасало все школьные годы и частенько мешало даже в учении. Я много читал, жадно поглощая все, что только попадало в руки. Маме некогда было следить за тем, какие книжки я глотаю, тем более что где-то в четвертом классе я понял, что совсем не обязательно показывать старшим то, что читаешь. К этому печальному выводу я пришел после того, как, будучи учеником еще третьего класса, на вопрос высокого гостя — инспектора из района, — что я читаю, достал и показал ему объемистую книжку. У инспектора брови полезли на лоб, когда он прочел заголовок: это была «Повия» Панаса Мирного.