Со щитом и на щите
Шрифт:
Ванько смотрит на меня с уважением. Что значит верный друг: что бы ты ему ни наплел — поверит и глазом не моргнет! Думаю, что бы еще ему сказать, и вспоминаю встречу с Сонькой. Как она хохотала и про телеграмму кричала.
— А ты наплюй на нее, — советует Ванько. — Как была глупой, так глупой и осталась: замуж выходит!
— Замуж?
— А ты до сих пор не знал? Про это у нас только и звон идет!
Никак не могу поверить. Пусть бы кто угодно, а то — Сонька. И какой сумасшедший на ней жениться отважился? Жить надоело, так решил век себе
— Да все девчонки с придурью, — философствует Ванько. — Как только семилетку закончат, так и целятся выскочить замуж. Аж смотреть противно!
Ванько презрительно цвиркает сквозь зубы, и я за ним сплевываю.
Наполненные презрением ко всему несерьезному девчоночьему роду, мы гордо шествуем но улице.
В понедельник, вернувшись из школы, сразу же сажусь за уроки. Пусть теперь хоть камни с неба рушатся — из-за стола не поднимусь, пока все до конца не выучу!
Достал чистую газету, застлал ею свою половину стола. Старательно разложил учебники и тетради, полюбовался, придвинул стул.
Итак, что же у нас на первом уроке завтра? Физика? Давай сюда физику!
Только нашел необходимую страницу, только наклонился над нею — Федька на пороге. Да еще не один, а с товарищем.
— Раздевайся! — говорит ему Федька. — Сейчас я тебе всыплю.
Тот раздевается, а мне уже интересно, как это он ему всыплет. Делаю вид, что углубился в физику, а сам на них незаметно поглядываю. Ага, Федька шахматную доску достает.
Сели оба по ту сторону стола, расставили фигуры. Федька хватает две пешки, под столом их в кулаках зажимает.
— В какой руке: в правой или левой?
Его товарищ ничего не видел, а я сразу заметил, что Федька смахлевал: обе пешки взял черные. Так вот почему мне никогда не удавалось отгадать, в какой руке белая!
Обозлившись на Федьку, я предупреждаю его товарища:
— Не угадывай: у него в каждой руке по черной пешке.
— А ты чего лезешь! — вспыхнул Федька. — Готовь свои уроки, а к нам нос не суй!
Как это не совать, когда такое жульничество! Тут и его товарищ становится на мою сторону. Говорит, чтобы белую и черную пешки взял я, так как он больше Федьке не верит. Гордясь доверием, откладываю на минуту учебник, беру две фигуры, прячу руки под стол:
— В какой?
— В правой.
В правой руке пешка у меня черная. Однако я не теряюсь: быстро меняю под столом пешки и выкладываю белую. Уж очень хочется, чтобы Федька сегодня проиграл!
Игра начинается. С каждым ходом она приобретает все более острый характер. Федька и его товарищ поминутно пререкаются, вырывают друг у друга то одну, то другую фигуру. Я, конечно, ввязываюсь в их перепалку, из-за чего дело еще более запутывается, и мы уже втроем ошалело кричим друг на друга.
— Имею я право переходить или не имею? — вопит Федька.
— А ты мне позволял? — не отступает товарищ.
— А ты ему позволял? — встреваю я.
— Так он руку отнимал, а я не отнимал!
— Отнимал, отнимал! — кричу я, хотя, побей меня гром, ничегошеньки не видел. — Ставь фигуру на место!..
Вот так, понемногу, мы и выигрываем партию у Федьки.
— Мат! — объявляет победоносно товарищ.
— Мат! Мат! — пританцовываю я.
Федька даже посинел. Никогда не подумал бы, что он так переживать может. Сметает ладонью фигуры с доски, начинает заново расставлять.
— Еще одну?
— Не одну, а две, — хмуро отвечает Федька. — С контровой.
— А если я и эту выиграю?
— Все равно с контровой… А ты чего над головой торчишь? — Это уже ко мне. — Готовь свои уроки, а нам мешать нечего.
Федькин товарищ сразу вступается за меня. Говорит, что вовсе я им не мешаю, что могу смотреть на их игру столько, сколько захочу. Я, безусловно, не мог пренебречь столь любезным приглашением: снова в каждую перебранку влезаю, горячусь не меньше, чем они оба.
Так мы сыграли аж тринадцать партий: восемь выиграли мы, пять выиграл Федька. И когда, совсем уж одурев, убрали шахматы, было одиннадцать часов вечера.
Проводив товарища, Федька стал готовиться ко сну. Я же замер над раскрытым учебником, не зная, что же делать. Садиться сейчас за физику — другие уроки не успею подготовить. Хвататься за другие уроки?.. А Федька зевает и зевает. Хотя бы молча, а то как гиена подвывает.
— Ты еще долго сидеть будешь?
— Да мне ведь физику надо! — От отчаяния едва не плачу. — И географию, и немецкий…
— Выучишь завтра. Встанешь пораньше… А сегодня ничего не выйдет — спать пора…
И сам вижу, что пора. Голова идет кругом, горло дерет — так накричался. И откуда они взялись на мою беду со своими шахматами?!
Оправдываюсь перед собственной совестью, что я, если разобраться, вовсе и не виноват: если б не шахматы, весь вечер сидел бы не разгибаясь. С завтрашнего дня и начну. А если Федька еще кого приведет, скажу, чтобы в другую комнату шли… Чтобы не мешали!..
Однако и на следующий день засесть за уроки мне не удалось. Может, такая выпала мне судьба: стоит что-нибудь задумать, как кто-нибудь обязательно перебьет. Вчера нечистая сила Федькиного товарища принесла, а сегодня только успел сесть за парту, как Мишка говорит мне:
— Ты только послушай, какая идея! Всем классом после уроков направимся на речку. На коньках…
Ну кто может устоять перед таким соблазном! Я, правда, сказал, что у меня нет коньков, но Мишка сразу же отрезал все пути к отступлению:
— Я тебе свои дам… Будем по очереди…
Хочешь не хочешь, приходится соглашаться. Если бы один Мишка шел, тогда б еще подумал. А то ведь весь класс! Вон и Вася Гаврильченко весело подмигивает, из-под парты коньки показывает…
Что поделаешь, придется браться за учебу всерьез со среды. Среда, четверг, пятница… На субботу рассчитывать не стоит, в субботу, пока доберешься домой — тут уже и спать пора… Зато в воскресенье целый день с утра до вечера — ого, сколько успеть можно!