Со щитом и на щите
Шрифт:
Оказывается, что обуваться — это целая наука, от знания ее может зависеть успех наступательного боя, поучает командир отделения.
Ведь что может случиться, если неправильно обуешься?
Первое — натрешь себе ноги. Второе — отстанешь от колонны. Один отстал, второй отстал… А кому воевать?..
— Ногу нужно заворачивать, как куколку. Вот так!
Командир расправляет портянку, ставит наискось босую ногу. Молниеносное натренированное движение — и нога как облитая портянкой: ни единой складочки, ни единой морщинки. Мы пробуем делать точно так же, но жалкие наши старания не приносят
— Отставить! Давайте сначала…
Наконец кое-как обуваемся.
— Хватит для первого раза, — смилостивился командир отделения. Ему тоже наверняка надоело вертеть портянку. — Теперь давайте обмотки.
Ох, обмотки! Две длиннющие полоски грубой черной материи, скатанные в толстые валики. Сколько они нас помытарят в недалеком будущем, каких только неприятностей не доставят нам! Подадут, бывало, команду:
— Взво-од, смирно! Равнение на-право!
На командира роты, а то и батальона! Весь подберешься, подтянешься, соблюдая строй, и, топая вытянутыми ногами о землю, стараешься пройти получше мимо командира, показать ему, на что ты способен. Вот он уже почти рядом, торжественный и строгий, с ладонью у козырька. Поедаешь его глазами, как и положено по уставу, весь так и вздрагиваешь от напряженного шага. Еще шаг… Еще шаг… И вдруг замечаешь, как твердая и до сих пор неподвижная ладонь командира начинает дрожать и досадливо щурятся глаза. И еще замечаешь, как что-то черное и длинное мотается перед тобой, сбивает с шага, опутывает ноги…
Обмотка! Будь она проклята — двухметровое голенище!
Распустилась именно тогда, когда подошел к командиру…
Потом примеряли гимнастерки. И в один голос кричали:
— Товарищ командир! Велика!
— Поменяйтесь с товарищем!
— Все равно велика!
Особенно в воротнике. Плечи и рукава еще ничего, а воротник как хомут. И шея в нем — как палочка.
— Подошьете подворотнички — как раз будет, — утешает командир.
Подворотничок — узенькая полоска белой материи. Ее нужно подшить так, чтобы над воротником гимнастерки она выглядывала ровно на полсантиметра.
Я отроду не держал иголки в руках. Разве что тогда, когда нужно было уколоть Ванько или Сергуньку. У нас на селе шитье считалось чисто женским делом, которое не подобает мужскому роду.
Прилаживаю подворотничок и так и этак, спрашиваю тихонько у товарища, сидящего напротив на койке:
— Мишка, ты не знаешь, как его пришивать?
— А я что, портниха?
Мишка безуспешно тычет нитку в ушко и шепотом ругается.
Начинаю шить. Иголка почему-то чаще втыкается в палец, чем в твердый воротник. За несколько минут пальцы становятся будто решето.
В конце концов кое-как пришиваю. Втыкаю иголку в одеяло и иду к командиру — похвастаться.
— Отставить! — говорит командир и показывает на свою гимнастерку. — Вот как нужно пришивать. Ясно?
После того как с грехом пополам подшили подворотнички и надели гимнастерки, командиры учили нас, как подпоясываться: чтоб спереди ни одной складочки, а под ремень нельзя было и двух пальцев просунуть.
— Подтянуть живот! Сильней… Еще сильней! А теперь затягивайтесь. У кого не хватит силы — поможем…
Мы послушно вбирали живот, прокалывали дырки, затягивались изо всех сил. Уж очень нам хотелось стать такими бравыми с виду, как наши командиры.
И вот мы, наконец, обряжены. И не узнаем друг друга — так изменила нас военная форма. Все кажутся на одно лицо. Чувствуем себя немного неловко и боимся, что кто-нибудь это заметит. И ни за что на свете не надели бы сейчас гражданскую одежду, из которой только что вылезли.
Я и до сих пор убежден, что важнейшая личность в армии — младший командир. Но до того как попасть в армию, думал совсем иначе. Мне почему-то казалось: чем выше по званию командир, тем он страшней для рядового бойца. Комбата следует бояться больше, чем комроты, а командиру полка или дивизии, корпуса вообще не стоит попадаться на глаза. Младших командиров в моем воображении в то время просто-напросто не существовало. В своей святой наивности я думал, что стоит мне попасть в армию, как моей скромной особой сразу же заинтересуется по крайней мере полковник.
А в части нас постоянно опекал наш помкомвзвода, который почему-то считал, что солдата нужно держать в заячьей шкуре.
За все время я никогда не видел помкомвзвода улыбающимся. Он всегда ходил насупленный и сердитый. И очень любил читать нотации.
— Учили вас, учили… Ни ходить, ни стоять не умеете. А заправочка! Вот вы… Как ваша фамилия?
— Кононенко.
— Отставить! Нужно говорить: боец Кононенко!
— Боец Кононенко! — повторяет Мишка.
— Выйдите из строя. Кру-гом!
Мишка поворачивается — и едва не падает. По строю прокатывается смешок. Помкомвзвода пренебрежительно рассматривает Мишку.
— Разве так должен выглядеть боец? — спрашивает он. — Где ваша заправочка? Отделенный Ярчук!
— Я!
— Выйдите из строя.
Командир нашего отделения делает три шага вперед, приставляет ногу, поворачивается к строю лицом. Весь взвод невольно залюбовался его четкими движениями. Лишь теперь мы заметили, насколько велика разница между нашей и его походкой.
— Станьте рядом!
Чак-чак-чак! — стал.
— Ясно, каким должен быть боец?
Ясно. Гимнастерка как влитая, под ремнем ни морщинки, подворотничок белой линией очерчивает мускулистую, загорелую шею. И даже обмотки так плотно облегают ногу, будто наматывали не человеческие руки — машина.
— А теперь посмотрите на него!
Смотрим на Мишку, который стоит, как чучело. Гимнастерка перекосилась набок, воротник болтается на шее, как недоуздок, обмотки одна выше, а другая ниже.
— Видите?
— Видим, — неохотно отвечаем вразнобой. Видим не столько Мишку, сколько себя.
— Даю десять минут на заправочку… Р-р-разойдись!
Так началось наше знакомство. Сколько прошло лет, но до сих пор, вспоминая службу в армии, я прежде всего вижу не командира взвода или роты, а помкомвзводовскую статную фигуру.
Нам казалось, что все его раздражало, кроме двух вещей: он любил устав, который знал, наверное, на память, и безумно был влюблен в лошадей. Его и в армию взяли прямо из конюшни, где он работал конюхом, и он втайне страдал, что попал не в конницу, а в «царицу полей». Поэтому, видимо, во время учения, когда мы выходили в поле, чаще других звучала команда: