Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета
Шрифт:
Им также известно, что влиянию окружающей среды подвержен не только мозг молодых людей. Многие до сих пор думают, будто наша личность, а следовательно и мозг, кристаллизуется к моменту окончания средней школы. На самом деле мозг остается пластичным в течение всей жизни. Неважно, сколько вам лет. Сегодняшняя способность вашего мозга мыслить, чувствовать и учиться отличается, пусть ненамного, от возможностей вчерашнего дня. Что вы думаете и как вы думаете — это зависит от вашего желания.
Эта пластичность мозга, возможно, разрешит вековой спор о «природе и воспитании». Эволюция (природа) наделила нас умом, способным к быстрым и коренным преобразованиям, умеющим адаптироваться к любым, даже самым странным, условиям окружающей среды (воспитание) в течение жизни и даже нескольких недель. Следовательно, мы — производное врожденного «железа»28 и недавно загруженной «программы». Мы — блестящий симбиоз природы и воспитания.
Уже упоминавшийся профессор Гэри Смолл — один из первопроходцев в изучении
«Мы знаем, что технологии изменяют нашу жизнь. Но они изменяют и наш мозг», — заявил Смолл. Пластичность нейронов вселяет надежду пожилым. Смолл сказал мне: «Ослабление активности мозга у пожилых людей — это нелинейный процесс». Например, способность мозга к сопереживанию с возрастом усиливается. Обратная сторона этой медали в том, что молодой мозг, погруженный в течение полусуток в реальность мерцающего экрана, обретает избыточную способность к усвоению цифровой, виртуальной реальности, не выдерживающей сравнения с куда более вульгарной реальной жизнью, образующей наш грубый, порой скучный и застоявшийся материальный мир.
В книге «Пустышка. Что интернет делает с нашими мозгами»29 Николас Карр подробно описывает, насколько фундаментально интернет, пользуясь пластичностью мозга, вынуждает его к поверхностному мышлению. Проведя много времени за экраном, мы приучаемся поглощать большее количество информации, но усваиваем ее менее эффективно, не прочитываем до конца абзацы, постоянно меняем объекты внимания. «Чем умнее программа, тем тупее пользователь», — пишет Карр.
Наиболее разительный пример гибкости нашего мозга приведен в недавнем исследовании, проведенном в области нейроинженерии. Основываясь на данных этого эксперимента, специалисты полагают, что уже в следующем поколении можно будет «заставить» человека «усвоить новые знания, навыки или память, а возможно, и восстановить навыки или знания, поврежденные в результате несчастного случая, болезни или старения, притом что сам человек не заметит процесс приобретения новых знаний». Здесь я цитирую доклад коллектива ученых Бостонского университета. Эта команда под руководством Такео Ватанабэ смогла декодировать данные функциональной МРТ, чтобы особыми весьма специфическими способами модифицировать активность зрительной коры у испытуемых людей. «Представьте себе человека, смотрящего на компьютерный экран, — говорится в докладе Национального научного фонда, — и представьте, что паттерны нейронной активности этого человека модифицируются так, что начинают соответствовать паттернам тренированного спортсмена». Возможности подобной инъекции «незаслуженного» знания поразительны, но они наверняка станут предметом длительных дискуссий среди специалистов по биомедицинской этике. Мозг вашего внука, возможно, удастся незаметно обучить определенным вещам (на что он, между прочим, не давал своего согласия), пока он будет просто смотреть некоторые сюжеты через цифровые контактные линзы. Другими словами, декодирование нейронной обратной связи обещает возможность пассивного (причем гарантированного и незаметного) обучения человека, который не намерен обучаться.
Сегодня мы отмечаем, что что-то изменилось в наших умах. Но мы пока абсолютно беспомощны в борьбе с этими переменами. Можно говорить лишь о болезненном пристрастии к технологиям, которые эти изменения вызывают.
Но будут ли наши дети ощущать эти неприятности? Заменит ли джем-сейшен в подвале компьютерное прослушивание и просмотр «Икс-Фактора»30? Уступят ли место серьезные разговоры и одинокие прогулки изматывающему чтению рваных фрагментарных текстов? Заменит ли лихорадочная беспокойная праздность мягкую определенность мира раннего детства? Конечно, у наших детей всегда будут моменты уединения — их не ждет жизнь стопроцентных зомби. Они, безусловно, смогут блуждать по лесу, голышом бегать по пляжу и иногда отвлекаться от цифровых устройств. Их жизнь станет чередованием соединений и разъединений с цифровым миром. Вопрос в другом: изменятся ли предпочтения, легко ли будет детям отключаться от сети и погружаться в одиночество. Важно и то, что мы, взрослые, отвечаем за медийный рацион наших детей, причем в степени, неведомой родителям прошлых поколений. Так как наши чада приобщены к изобилию медийных средств, нам придется специально находить способы отлучать их от цифрового мира. Мы не можем полагаться в этом деле на случай.
Без таких тщательно спланированных и подготовленных «отпусков» (без SMS и компьютерного монитора) наши дети будут страдать не менее тех, кто имеет неограниченный доступ к фастфуду. Результат в том, что аборигены цифрового мира оказываются
Эти «новые стандарты», как можно предположить, выберут обработку, а не глубокое усвоение информации. Выражаясь словами Сократа, мы говорим в данном случае о мнимом всезнании, о припоминании, а не о памяти. Между тем соавтор доклада Жанна Андерсон заметила: несмотря на то что многие участники опроса выказали незаурядный оптимизм в отношении будущего таких цифровых умов, нашелся и несогласный:
Некоторые утверждают, что уже замечают у молодых людей ослабление способности концентрировать внимание, сохранять терпение и глубоко мыслить. Некоторые специалисты выражают озабоченность, что эта тенденция ведет в будущее, в котором большинство людей станут поверхностными потребителями информации, создающими опасность для общества.
Действительно, несколько респондентов воспользовались возможностью процитировать антиутопию Джорджа Оруэлла «1984». Гражданами постоянно манипулирует та или иная власть. Однако будущее по Оруэллу почти начисто уничтожает осознание (а следовательно, и критику подавления масс). Чтобы молодежь заметила эти манипуляции, мы должны сначала рассказать ей, как развивались наши технологии.
* * *
Чарльз Дарвин в работе «Происхождение видов» (1859) очертил контуры идеи, объясняющей отношения наших детей с айфоном и Facebook. Приведу краткое содержание книги Дарвина: если вы имеете нечто, способное копировать самого себя с небольшими вариациями, и если это нечто существует в конкурентном окружении, уничтожающем копии, которые меньше других приспособлены к данному окружению, то вы получите «конструкцию, возникающую из хаоса без участия разума» (по выражению известного американского философа Дэниела Деннета). Таким образом, эволюция — это не чудесное возникновение чего-то из ничего, а процесс, происходящий с математической предопределенностью. Если есть предмет, воспроизводящий сам себя с вариациями, и конкурентная среда, то вы непременно получите эволюцию.
Является ли клейкая масса под названием ДНК единственной вещью во Вселенной, которая отвечает требованиям возникновения эволюции? Английский специалист по эволюционной биологии Ричард Докинз в 1976 году сделал следующий логический шаг и создал наиболее важное, не очень четкое и широко обсуждаемое понятие нашей эпохи: «мем».
Мем (от древнегреческого слова мимеме, что означает «то, что имитируют») можно считать расширением великой идеи Дарвина, выходящим за пределы генетики. Проще говоря, мем — это культурный копируемый продукт. Это логотип корпорации, стиль одежды или такое литературное клише, как «путь героя». Мы, люди, влюблены в имитацию и поэтому неутомимо производим мемы. Особенно преуспевает в этом молодежь: сумбурные видео и фотки на ночевке в гостях — это по преимуществу мемы. Мемы — фрагменты культуры — копируют себя в истории и претерпевают свою собственную эволюцию. При этом, совершая эволюцию, они оседлывают успешные гены — наши гены.
Гены и мемы способствовали нашему формированию с тех пор, как люди впервые начали подражать друг другу в произнесении грубых звуков. Но теперь мы присутствуем при начале эволюции третьего типа, разыгравшейся на ниве технологий. Основоположником теории этой новой эволюции стал не вундеркинд из Кремниевой долины, а 61-летняя Сьюзен Блэкмур, живущая в сельской местности в Англии. Как дарвинизм признает, что удачно реплицирующиеся32 гены становятся приоритетными в генофонде, так и Блэкмур считает, что технологии, предрасположенные к репликации, будут, очевидно, доминировать. Эти темы, как назвала такие репликаторы Блэкмур, можно копировать, видоизменять и отбирать в виде цифровой информации, устанавливая таким образом новый эволюционный процесс (намного более быстрый, чем эволюция генной модели). Эволюционная теория гласит, что в результате миллиона технологических попыток некоторые из них (в большей степени, чем другие) вызовут у нас пристрастие. Значит, они начнут (и это правда) порождать технологии, вызывающие все большую зависимость, то есть каждое следующее поколение окажется в рабстве у все большего количества неодушевленных предметов. Так продолжается… до нашего нынешнего состояния.