Собачье танго
Шрифт:
– Ой! А… А-а-а-а-а…
А дальше был визг. Дикий, оглушительный, вонзившийся мне в левое ухо стальным шампуром и вылетевший из правого с одномоментным выносом мозга.
Несколько секунд я стояла, слегка покачиваясь, безмозглым контуженым зомби. Потом мой мозг, очевидно, втянулся обратно, и я поняла, что только что потеряла бережно хранимое тридцать лет звание чемпионки двора по истошному визгу. Парой мгновений позже сожаление по этому поводу вытеснило любопытство: это что же должна увидеть гламурная девица,
Мгновением позже в открытом окне над головой самозабвенно визжащей девицы качнулась башня накладных волос, остро блеснул металлом край алюминиевого тазика, и на Машеньку обрушился водопад, для которого не стала препятствием невысокая виноградная шпалера.
– Ишь, разоралась! – в наступившей тишине удовлетворенно молвила баба Тося. – Тут тебе не программа «Голос»!
Голос Машенька, похоже, и впрямь потеряла. Она тыкала трясущимся пальчиком в заросли и повторяла:
– Там… там… там…
Хотя, возможно, это она выбивала дробь зубами: баба Тося наверняка окатила ее холодной водой. И хорошо еще, если чистой, а не из-под выполосканного белья.
Я присмотрелась, не повисла ли у Машеньки на плече какая-нибудь тряпочка из гардероба пожилой и негламурной дамы… Впрочем, Машенька и сама уже выглядела не гламурной цыпочкой, а просто-напросто мокрой курицей.
«А что у нее «там-там-там», тебе не интересно?» – поддел меня внутренний голос.
Вообще-то я уже догадывалась, что там: однорукое безголовое тело. Но баба Тося со своего наблюдательного поста на подоконнике предположила иное:
– Что, снова дохлая собака?! То-то, я слышала, кто-то там шебуршал – это, видно, она помирала…
– Собака?!
Я вспомнила о пропавшем Гусе и похолодела.
Ой-ой, только бы это был не он…
И это действительно оказался не он.
Вообще не собака.
Но и не безголовый однорукий труп.
Хотя да – труп, но вполне комплектный, со всеми руками-ногами и головой.
– А это еще кто? Знать его не знаю! – перевесившись через подоконник и кое-как рассмотрев покойника, от лица которого я специально отвела лопуховый зонт, сказала баба Тося так, словно под ее окном разрешалось лежать только знакомым жмурикам. – Ничего не понимаю!
– Не понимаю, – эхом повторила я.
Моя хваленая фантазия пасовала, не в силах увязать воедино целый труп и отдельно взятые руку и голову.
На ум приходили (и тут же пинками выбрасывались вон) разрозненные слова: «Франкенштейн», «зомби», «запчасти»… Но какие запчасти? Голову я не очень хорошо запомнила, но та рука в шелках и рубинах подходила к этому целому телу в лопухах не лучше, чем деталь от «Роллс-Ройса» «Ладе-Калине»!
– На бомжа вроде не похож, лицо не испитое, – комментировала меж тем баба Тося. – И не грязный, и одет обычно…
– Кроссовки «Рибок» из новой летней коллекции, – нормальным голосом сказала вдруг Машенька.
Очнулась, болезная…
– Да? Значит, точно не бомж, – кивнула баба Тося.
– Так.
Я вспомнила, за что парни из следственной группы всегда ругают граждан, оказавшихся в такой же ситуации, как мы сейчас.
– Машенька, отомри и ступай обратно на тропинку, желательно по своим же собственным следам.
– Я кто тебе, Чингачгук? – огрызнулась девица.
А я-то к ней ласково, Машенькой назвала! У-у-у, стерва…
Хотя в чем-то она права: где те следы, под распрямившимися лопухами уже не увидишь.
– Тогда просто выйди из клумбы кратчайшим путем, по прямой!
Слава богу, спрашивать: «Кто я тебе, Пифагор?» – девица не стала. Надо думать, скудное образование не позволило.
Сама я тоже выбралась на дорожку и с ускорением двинулась в глубь микрорайона, не оглядываясь на Машеньку и прочих – бабу Тосю, незнакомый труп и отдельно взятую руку, которая в отсутствие тела в целом определенно не заслуживала того, чтобы с ней всерьез считались.
Старушке соседке я, впрочем, на бегу бросила через плечо:
– Баба Тося, стерегите труп!
– Думаешь, удерет? – ехидно отозвалась она.
Я не стала говорить, что прецедент уже был – вчера из этой же локации исчезла мертвая голова.
Мне было некогда, я спешила.
Моей целью был одноэтажный розовый домик в окружении раскидистых плодовых деревьев. С виду – истинный приют спокойствия, трудов и вдохновения, прелестный лирико-романтический уголок в городских джунглях.
Когда мой папа был маленьким, здесь помещалась музыкальная школа, куда ходили немногочисленные девочки со скрипочками и мальчики с аккордеонами, а потом в моду вошла игра на фортепиано, и это круто изменило судьбу «музыкалки». Ее рояли и ученики стремительно размножились, перестали помещаться в четырех комнатах, и уже на моей памяти для них построили новое здание на пустыре, который за четверть века успел превратиться в симпатичный сквер. А помещения розового домика поделили между собой бухгалтерия РЭПа, участковый и детская комната милиции.
Участковому досталась угловая комнатка с двумя окошками. На одном из них в безупречном порядке, четко по ранжиру, были расставлены горшки с разновеликими кактусами, из другого открывался ничем не застилаемый вид на черную от старости лавочку под раскидистой шелковицей.
На лавочке, небрежно пряча в кулаке сигарету, курил пацан такой разбойничьей наружности, что его взяли бы в банду Робина Гуда без экзаменов: чумазый, давно не стриженный, с исцарапанными ногами и ссаженными костяшками на кулаках, но главное – с хитрющим взглядом ярко-голубых глаз.