Собачий архипелаг
Шрифт:
Сделав очередную паузу, Мэр постарался, чтобы последние слова внедрились в сознание каждого, нарисовав безотрадную картину грядущего.
– Будучи мэром, – заговорил он, – я обязан думать не только о настоящем, но и о будущем острова, будущем наших детей, большинству которых предстоит уехать, поскольку здесь невозможно найти работу. Проект по строительству центра позволит создать новые рабочие места. И это наш единственный шанс. Последняя надежда обеспечить острову жизнеспособность, сделать так, чтобы люди оставались, женились, рожали детей, а те, в свою очередь, тоже оставили здесь потомство. Увы, ничто уже не вернет жизнь этим троим несчастным. Придание огласке случившегося приведет к непоправимым последствиям для
Воцарилась тишина, тяжелая, вязкая, неловкая. Кое-кто ожидал, что Учитель, продолжавший ерзать, сейчас заговорит, опровергая все то, к чему призывал Мэр, но этого не произошло, он лишь нервно теребил свою белокурую шевелюру, курчавую, как шерсть ягненка. Кюре тоже безмолвствовал, раскачиваясь на стуле и скрестив руки на объемистом овальном животе, напоминавшем яйцо дрозда.
– Куда ты их дел?
Голос Старухи прозвучал резко, словно о плиточный пол разбился стакан.
– Сказал же – в надежное место.
– Меня не интересует, надежно ли место. Я спросила – куда?
– Что толку, если вы будете знать?
– Ты хочешь нашего молчания? А я хочу знать правду. Только и всего.
Мэр попробовал было выдержать взгляд Старухи, но потерялся в молочной пелене ее глаз и отвернулся, ненавидя себя за слабость. Отвернувшись, он убедился, что остальные, затаив дыхание, смотрели на него в ожидании ответа.
– В моей холодильной камере, – наконец произнес он тихим голосом.
– У вас в камере? Где хранится рыба? – проговорил Учитель, казавшийся испуганным и возмущенным одновременно.
– А куда я должен был их положить? К себе в постель? – И Мэр, выйдя из себя, с треском сломал механический карандаш, который все еще держал в руках.
В тот вечер около десяти часов мэрию в полной тишине покинула необычная процессия. Вытянувшись цепочкой – Мэр возглавлял шествие, а Кюре его замыкал, – люди, вливаясь в ночной мрак, проследовали по лабиринту улочек к порту, где находились рыбный рынок, судоремонтные мастерские, сухие доки и холодильный склад.
Выкрашенный в красный и желтый цвета склад располагался в стороне от других зданий и имел два входа: один был обращен к морю, что позволяло переправлять улов с трех лодок мэра в большое помещение, отделанное кафелем, где рыбу сортировали и подвергали первичной обработке; другой выходил на пристань, откуда можно было попасть в контору предприятия и ангар, где рыбаки хранили свое оборудование, переодевались и чинили сети, а также в холодильную камеру, о которой и шла речь.
Снять тяжелую цепь, на которую были закрыты ворота, Мэр поручил Спадону. Намотанная в пять-шесть оборотов на стойки, она так лязгала и скрежетала, когда он ее раскручивал, что у всех создалось впечатление, будто он освобождает каторжника от кандалов. Наконец Спадон толкнул ворота, пропустив вперед Мэра, и небольшая группа проникла во внутренний двор.
Мэр достал из кармана связку ключей, сразу выбрав нужный, вставил его в замок высокой двери, усиленной многослойными панелями, и ударил плечом в набухшую от сырости створку, чтобы дверь открылась. Повернув выключатель, он обернулся к своим спутникам и нетерпеливым жестом дал понять, чтобы они прошли поскорее, потом, когда замыкающий в лице Кюре оказался внутри, тем же движением плеча вернул дверь на место.
Три потолочных светильника залили ярким светом тросы, сети, деревянные и пластиковые ящики, буи, банки с краской и смолой, клеенчатые плащи, резиновые сапоги и пробковые поплавки – иными словами, весь тот нехитрый рыбацкий скарб, что годами копится в таких
В помещении держался стойкий запах морской соли, сушеных водорослей, мазута, собачьей шерсти, табака и рыбы.
В углу, вокруг ящика, на котором громоздились грязные разрозненные чашки, стояли четыре стула, казалось, поджидавшие если не игроков в карты, то хотя бы собеседников. К стене в противоположном углу были прикноплены пожелтевшие от времени календари с обнаженными пышногрудыми красотками, рекламирующими лодочные моторы.
В глубине просторной комнаты можно было разглядеть алюминиевую дверь, высокую и выпуклую, совсем новую и блестящую, отчего на ум сразу приходила система аварийного спасения на космическом корабле, какой ее показывают в научно-фантастических фильмах. Дверь вела в холодильную камеру. Мэр подошел к ней.
– Давайте! Мы же не будем торчать тут всю ночь.
А люди чувствовали себя посетителями музея и глазели по сторонам, открывая для себя неведомый мир. Доктор ходил туда-сюда, заложив руки за спину, подобно прогуливающемуся философу. Кюре осторожно подправлял косо висевшее распятие, умудрившееся застрять между двумя порнографическими открытками, которые он словно бы и не замечал. Америка, ослепленный чудесным плетением нейлоновой сети, тоже новенькой, с иголочки, с нежностью ее поглаживал, пока не переключил свое внимание на бидоны с жидким битумом, из части которых вязкое содержимое вытекло длинными тонкими струйками, нарисовав на полу «ведьмины волосы». Спадон рылся в карманах прорезиненного плаща, должно быть, его собственного, где искал неизвестно что. Старуха, встав посреди склада, поворачивалась вокруг своей оси, медленно-медленно, прочесывая взглядом каждую находившуюся в нем вещь, словно судебный пристав, оценивающий имущество, прежде чем пустить его на распродажу. Учитель внимательно изучал морскую карту, помещенную под стекло, на которой можно было в подробностях рассмотреть сам остров и другие части Собачьего архипелага. Тонкими стрелками отмечались главные течения, мелководья обозначались серым цветом, а рифы – фиолетовым.
Голос Мэра вывел людей из задумчивости, и все направились к нему. Он вставил в дверь затейливый ключ, который накануне всем демонстрировал. Когда замок был разблокирован, дверь поддалась не сразу, и ему пришлось толкнуть ее дважды, после чего она открылась с чавкающим звуком, вроде того, что раздается при чистке кухонной раковины вантузом.
В лицо резко пахнуло холодом, и людей окутал морозный туман, так что создалось впечатление, будто они внезапно очутились на другом конце Земли, далеком от их привычного, спокойного и теплого существования, далеком от самой жизни.
Все одновременно вздрогнули, во-первых, из-за низкой температуры, которая в первой части камеры поддерживалась на уровне минус двух градусов, а во-вторых, потому, что перфорированные ящики для хранения вчерашнего улова открыли глазам скопление мертвых тел – серебристых, заиндевевших, переливчатых, со ртами, разверзнутыми в пустоту, и застывшими глазами в серо-зеленых отблесках.
В большинстве ящиков хранились полосатые зубатки, пеламиды, мелочь, обитающая на рифах близ побережья, кефали, радужники, каракатицы, рыбы-сабли – в общем, все то разношерстное морское сообщество, извлеченное на божий свет сетями, а затем доставленное сюда рыбаками и разложенное на ледяном смертном одре.
Подвешенные к потолочным крюкам за веревки, обмотанные вокруг хвостовых плавников, два больших меченоса и тунец, казалось, замерли в ожидании пытки. «Мечи» двух первых рыбин валялись на полу грозным, но бесполезным оружием, а большие глаза молили об освобождении. Тунец же, огромный, закованный в блестящую броню, напоминал разжиревшего ландскнехта, который пал в бою, не получив сколько-нибудь заметной раны. Смирившийся, он сверлил глазами пол, будто надеялся отыскать там разгадку своего поражения.