Собачья работа
Шрифт:
Побаловавшись с полчаса с «зубром», Ли спустя сорок минут уже сидела на одном из холмов в виду усадьбы Улюма, снимая на видеокамеру, оборудованную инфракрасным прибором ночного видения и восьмикратным телеобъективом, все подряд. Она ожидала, что Толхаев будет околачиваться где-нибудь поблизости, и надеялась заснять его в весьма недвусмысленном ракурсе: с наблюдательными приборами в виду дружественной усадьбы Улюма! Буде вдруг возникнет необходимость, шустрого толстосума можно легко приструнить, располагая такой «компрой». Ни на что более в тот момент Ли не рассчитывала…
«Вот теперь ты у нас в гордом одиночестве, – констатировала Ли, просмотрев оставшийся на кассете фрагмент с Рудиным. – Сам виноват – нужно было тебе среди ночи шастать где попало?»
Размышляя о превратностях судьбы, Ли сделала две копии видеопохождений Рудина, отягощенного карабином, и спрятала кассеты в разных местах. Директор собачьей школы сам предопределил свое участие в последующих событиях – своим неожиданным
– Ничего личного. Серый, – пробормотала Ли избитую фразу, щелкая ногтем пришпиленную к стойке этажерки фотографию. – Ни-че-го… Только деньги. Ты славный парень – судя по россказням Алисы, но… Но деньги важнее – сам понимаешь…
Проспав до 20.00, Ли вяло поужинала, экипировалась для предстоящего ночного бдения и, покинув свою временную обитель, неспешно покатила на «БМВ» к промзоне. Несмотря на все треволнения и трудности сегодняшнего дня, она не собиралась оставлять без внимания объект, за которым наблюдала несколько ночей подряд, чтобы вывести определенную систему и проработать в деталях предстоящую акцию. Если все получится, эта акция станет завершающим аккордом – и не только в данном мероприятии. Это будет началом новой жизни, мечту, с которой Ли давно и пока что безнадежно лелеяла в течение всей своей ратной карьеры.
«Эх, Кулькин, Кулькин… – с каким-то странным сожалением вздохнула Ли, добравшись до окраины промзоны и выходя из машины возле полуразрушенного строения, облюбованного командой Рудина для своего тайника. – И кто тебя за язык тянул? Умер бы гордо, как последний из могикан, и все было бы по-прежнему – никаких тебе проблем…»
Тайник никто не посещал – Ли проверила свои волоски, приклеенные в нескольких местах. Во вторник она нашла это славное местечко, памятуя о том, что наблюдала машину школы именно здесь, без особого труда обнаружила нехитрый тайник и упрятала в него «замоченный» «зубр» Толхаева. А «ИЖ» Рудина прихватила с собой – нужно же ей было чем-то подпирать дверь сервировочной в «Эдельвейсе»! Разумеется, Ли не обладала даром определять по запаху принадлежность предмета тому или иному индивиду. Поэтому ей пришлось в понедельник утром посетить Алису и, используя дактило-пленку, втихаря снять отпечатки пальцев на висевших в прихожей кожаных намордниках ризеншнауцеров, а также мимоходом дактилоскопировать Алисин чайный стакан и Борькин дартс. Как ни парадоксально, но данная процедура оказалась не в пример более сложной, нежели, допустим, умыкновение «зубра» из толхаевского особняка – выяснилось вдруг, что в хорошо знакомой квартире сестры очень трудно делать то, что тебе требуется, и при этом не объясняться с близкими по существу данного деяния. Тем не менее, добыв с грехом пополам образцы папиллярных узоров, Ли выдвинулась «домой» и довольно быстро вычислила, что на намордниках имели место три группы отпечатков: Алисины, Борькины и чьи-то еще. Учитывая тот факт, что кроме Борьки и Алисы намордники мог трогать только Рудин, Ли эмпирически выбрала из четырех обнаруженных в тайнике карабинов именно тот, на котором было больше всего отпечатков директора собачьей школы.
Итак, с оружием никаких проблем пока не предвидится. Если не будет неожиданностей, до воскресного вечера тайник никто не посетит. А в воскресный вечер… Впрочем, не стоит загадывать, что будет в воскресный вечер, – за трое суток может произойти все, что угодно.
Объехав по окружности две четверти промзоны. Ли спрятала «БМВ» в кустах у забора огромного двора завода железобетонных конструкций и осторожно поднялась на четвертый этаж полуобвалившегося здания административного корпуса.
К этому времени совсем стемнело – мертвая днем, промзона постепенно наполнялась какими-то странными звуками, свидетельствующими о таинственной ночной жизни. Брехали бродячие собаки, что-то тихо взвизгивало и дралось во тьме, шуршало и тихо хлопало листами проржавевшей жести. Ли не обращала внимания на все эти проявления жизнедеятельности разнообразных тварей – здесь она чувствовала себя если не уютно, то по крайней мере более-менее комфортно, поскольку знала, что в данный момент является самой опасной хищницей из всех присутствующих в округе. Надувной матрац, одеяло, термос с кофе, бинокль, милая сердцу «беретта» с двумя запасными магазинами – весь этот нехитрый арсенал позволял ей удобно устроиться и не опасаться никого. Мытарства военных «круизов» закалили хрупкую девичью душу, выветрили подспудное неприятие суровой действительности и превратили даму в многофункциональный боевой агрегат, заключенный в обманчивую оболочку – прекрасное женское тело, одинаково хорошо приспособленное как для плотской любви, так и для убийства…
Из окна, у которого расположилась Ли, прекрасно просматривалась тыльная сторона фармацевтического комбината Толхаева.
По периметру забора ярко горели галогенные лампы, освещая безлюдное пространство между складами, которые располагались на заднем дворе комбината.
Ли
У токсичного бокса – небольшая сторожка с витринным стеклом во всю стену. В сторожке двое – парный пост наблюдения. В 9.00 их сменит следующая пара, которая будет гонять чаи и резаться в карты до 21.00. Затем – следующая, и так – четыре пары по двенадцать часов. Раз в полтора часа к сторожке подъезжает на электрокаре проверяющий – перекинется парой фраз с охранниками и катит себе дальше, вдоль периметра. Парни вооружены – через витрину видна стойка с двумя помповиками. А в самом боксе никого нет – небольшая дверка в могучих воротах, оснащенных целой системой замков и проводной сигнализацией, выведенной на пульт охраны комбината, открывается один раз в сутки на пятнадцать минут – в промежутке между четырьмя и пятью часами утра…
– А не приврал ли ты, Геннадий, для красного словца? – пробормотала Ли, вскрывая пачку «Салема». – Может, пустышку тяну? – спрятавшись за подоконник, осторожно щелкнула зажигалкой, с наслаждением затянулась и в очередной раз отметила, что привычка рассуждать вслух с годами приобретает все более устойчивую форму. Может быть, это происходило из-за страшного внутреннего одиночества, из-за невозможности поделиться сокровенным с близким человеком, потому что не было его – этого человека. Сестра – божий одуванчик, Март – боевой агрегат, сгусток похотливой плоти, смотрит с вожделением, щерится ласково, а попробуй дай промашку – удавит одним движением, глазом не моргнет… Порой, в краткие промежутки отдыха, когда не нужно было анализировать детали предстоящих акций, Ли ловила себя на мысли, что пугается сама себя – в частности, своего отношения к мертвым. Она читала много книг, в которых описывались нравственные страдания людей, волею случая совершавших убийства, – эти товарищи, независимо от страны проживания и социального статуса, страдали из-за того, что вынуждены были поступать именно таким образом, убиенные снились им по ночам, отчего убийца вскакивал в поту и долго потом плакал навзрыд… Ничего такого с Ли не происходило. Она тщательно изучала особенности объекта и клиента, сделавшего заказ, хладнокровно умерщвляла первого, получала деньги и в любой момент была готова поступить точно так же со вторым, коль скоро он угрожал ее безопасности. Обладая прекрасной памятью. Ли помнила их всех за исключением погибших от ее пуль в период боевых действий. На войне знакомиться с жертвой необязательно: обстановка как-то не располагает. А эти, которых приходилось подробно разрабатывать и доводить до финиша в мирное время, – они ей не снились. Они просто продолжали присутствовать в ее сознании наравне с живыми, имея полноправный статус действующих лиц, иногда Ли вслух разговаривала с ними – как сейчас с Кулькиным…
– Надо будет заняться психикой, – констатировала Ли, делая глубокую затяжку. – Этак недолго и до цветных глюков! А все из-за тебя, Кулькин! Из-за таких, как ты…
Перед смертью Кулькин выдал на-гора невероятную историю. Жить хотел, не верил, что солнечным погожим утром, в собственном дворе, его безжалостно рассчитает совсем не боевая на вид пухлая дамочка в нелепом комбинезоне.
Вкратце суть такова: почти пять месяцев преступное сообщество, именуемое Вторым альянсом, не имеет возможности легализовать так называемый «черный нал» – незарегистрированные и неучтенные доходы от различных видов криминальной и около того деятельности. Раньше такой проблемы не возникало: входящий в состав правления Белогорпромбанка Григорий Васильевич Толхаев регулярно принимал у лидера альянса Саранова определенные суммы и отстегивал соответствующий процент Николаю Алексеевичу Пручаеву (владельцу банка, председателю правления, а по совместительству – лидеру Первого альянса), который размещал «черный нал» на различных позициях, превращая его таким образом в чистые деньги. Но пять месяцев назад взгляды Первого альянса на положение в обществе Второго альянса изменились – видимо, надоело наблюдать под боком жизнеспособного конкурента. Пручаев предложил платить пятьдесят процентов из «левого» дохода и уперся, не желая выслушивать доводы прежних клиентов, привыкших, что банк является самым надежным и постоянным средством для отмывания «грязных» денег.
– Вы что – не видите, что в стране творится? – нагло заявил он Саранову и Толхаеву, которые пригласили банкира на интимный ужин, дабы экстренно обсудить возникшие осложнения. – Я страшно рискую. Мы все рискуем! Или платите половину, или вообще… И никаких разговоров – это не только мое мнение, вы, надеюсь, понимаете…
Соратники переглянулись и прикусили языки – упоминая коллективное мнение, Пручаев дал понять, что давить на него не стоит, – за его спиной стоит сила, способная в случае открытой конфронтации уничтожить Второй альянс.