Собачья служба. Истории израильского военного кинолога
Шрифт:
Вечером всех участников гибуша привезли на базу, записали в алфавитном порядке, накормили ужином, распределили по палаткам, присвоили им номера и отправили спать. Есть такое выражение «затишье перед бурей», или очень емкое слово – предгрозье. Именно им можно очень точно описать те чувства, которые я испытывал в тот момент, – тревога и напряженное ожидание.
В палатке, куда меня направили, уже было двое незнакомых ребят, чьих лиц в темноте не было видно. Они лежали на раскладушках. Как только я зашел, один из них тут же сделал мне замечание:
– Ложись уже спать. Нужно хорошенько выспаться,
– Я даже не могу представить, что завтра будет самый тяжелый день в моей жизни, – признался я им.
Ребята рассмеялись. Один из них тут же рассказал семейную историю. По его словам, когда его родной брат проходил гибуш, он после этого не мог ходить неделю, настолько болели мышцы. Меня это, как вы догадываетесь, отнюдь не успокоило. Под этот «многообещающий» рассказ я лег и, как ни странно, тут же заснул. Что мне в ту ночь снилось, не помню, но вряд ли сновидения были приятными. В пять утра нас разбудил крик: «Подъем! Через десять минут стоять одетыми в центре базы!» Такой подъем был первым в моей жизни. Это щекотало нервы, и пришпоренное дозой адреналина сердце учащенно забилось, словно выстукивая: «Сейчас начнется! Уже скоро!»
За годы армейской службы подобные подъемы стали для меня обыденностью. Но все равно в такие минуты я испытывал непередаваемые чувства – тревогу и одновременно возбуждение от того, что ты не имеешь ни малейшего понятия, где окажешься через несколько минут, что с тобой произойдет, какие испытания тебе выпадут. От этого приятно холодило сердце, ибо ты понимал, что все происходящее – удел избранных, удел бойцов спецподразделения, к клану коих ты теперь имеешь самое непосредственное отношение.
В тот день мы бегали, ползали, наполняли песком и таскали сорокакилограммовые мешки. Но, как написано на перстне царя Соломона: «Все пройдет!» Это «пройдет» наступило для нас в восемь вечера. После дня испытаний нам приказали принять душ, одеться в выходную форму и предстать пред очи приемной комиссии, что я и сделал как можно быстрее. В комиссии было четыре офицера в возрасте тридцати – сорока лет в званиях полковников и подполковников – с двумя и тремя фалафелями (виноградными листьями) на погонах [4] . Они посмотрели на меня, на мои исцарапанные руки и шею, «утиную» походку (в области паха было все стерто, и каждый шаг действительно давался с трудом). Офицеры предложили мне сесть на стул, стоявший в некотором отдалении от стола, за которым заседала комиссия. Я присел и неожиданно почувствовал такое наслаждение! Обычный жесткий стул, но после такого тяжелого дня, после всего этого многочасового испытания, после пота, жары и боли я мог спокойно сидеть. Как же мало нужно человеку для счастья!
4
В израильской армии вместо звезд на погонах крепят изображения виноградных листьев.
– Хорошо, Иван, – сказал один из офицеров. – Расскажи о себе и своей семье.
Вдруг другой офицер, ниже по званию, перебил:
– Но перед этим скажи: ты слышал об Иване Грозном?
Этот вопрос не был для меня неожиданным. Его задавали почти все незнакомые мне люди при первой встрече. Спустя много лет после армии, когда в израильской миссии при ООН на одной из еженедельных встреч израильских дипломатов я представлял доклад, Рон Просор, тогда посол Израиля в ООН, после моего выступления неожиданно спросил:
– Иван, а ты слышал об Иване Грозном?
С его легкой руки в ООН наши дипломаты и называли меня Иваном Грозным.
Но вернемся к приемной комиссии в парашютную бригаду и ко мне, блаженно восседавшему на жестком стуле. Один из офицеров задал стандартный для этого случая вопрос:
– Почему ты хочешь служить в парашютной бригаде? Почему хочешь быть одним из нас?
Веселье в глазах членов приемной комиссии после вопроса об Иване Грозном мгновенно сменилось серьезностью. Четыре пары глаз внимательно смотрели на меня, я же спокойно ответил:
– Если честно, я НЕ ХОЧУ быть одним из вас.
Офицеры если и были в замешательстве, то виду не подали. Многолетняя армейская служба приучила их контролировать и ситуацию, и свою реакцию при любых обстоятельствах. Они просто продолжали слушать, не перебивая.
– Я хочу служить в подразделении Окец. Мне сказали, что гибуш для парашютистов очень похож на гибуш для бойцов Окец, поэтому я хотел себя проверить, чтобы хоть немного подготовиться к предстоящему испытанию. Ведь у меня только один шанс. А я очень хочу туда попасть, – честно признался я.
Офицеры молчали. В их взглядах я видел удивление и, как мне показалось, уважение. После небольшой паузы глава комиссии произнес с улыбкой:
– Ты ненормальный. Такие нам нужны!
Другие офицеры засмеялись.
– Хорошо, – продолжал офицер. – Единственное, что я хочу сказать, – удачи тебе в гибуше в Окец. Я очень надеюсь, что ты его пройдешь, и мы вместе поучаствуем в какой-нибудь операции – парашютисты и кинолог Иван.
– Иван Грозный, – добавил второй, и все засмеялись.
Собеседование закончилось. Я встал, сказал всем спасибо и расстался с парашютистами.
Через две недели я уже был на базе Пелес. Сколько там было пролито пота и слез! Сколько возносилось молитв к Всевышнему с просьбами облегчить жизнь! Ведь на Пелес проходят курс молодого бойца (тиронут) многие боевые солдаты израильской армии. И вот именно здесь я с нетерпением ожидал моего гибуша, как и сотни других претендентов. С каждым днем их число росло. Однако на базе были и парни, которые не стремились стать кинологами. Они были спокойны, расслабленны и злорадно пугали нас тем, что и половина не пройдет до конца все тесты. На базе среди них ходила шутка: «Лучше быть командиром человека, чем командиром собаки».
На меня весь этот моральный прессинг не оказывал никакого влияния. Единственное слово, которое меня все же пугало, – протекция. Почему-то оно звучало очень часто в эти дни. И я был в ярости: неужели кто-то пройдет в Окец только потому, что с кем-либо знаком лично из этого подразделения? Неужели я могу не пройти только потому, что у меня нет никаких связей?! Один мой новый знакомый кивал на солдата, сидящего на раскладушке в другой стороне нашей палатки: «Его стопроцентно возьмут. Его старший брат служил в этой части».