Собака из терракоты

Камиллери Андреа

Комиссар подождал несколько минут, прежде чем опять приняться за расспросы.

– А мы-то какое к этому имеем отношение?

– Он хочет с вами говорить. Понял, что умирает, хочет вам что-то сказать.

– А-а. И зачем вы беспокоились? Я мог бы отправиться один.

– Я вас сопровождаю, чтобы избежать опозданий, задержек. Эти, от большого ума, чего доброго могут запретить вам с ним разговаривать.

У ворот больницы стоял броневик, с десяток полицейских с автоматами рассыпались по садику.

– Раздолбай, – сказал начальник полиции.

Они

прошли, все больше нервничая, по крайней мере пять постов, потом наконец попали в коридор, где была палата Тано. Всех больных по этому случаю выселили и перевели в другие помещения под их ругань и проклятия. В обоих концах коридора – четверо вооруженных полицейских, два других – у двери, где, по-видимому, находился Тано. Начальник полиции предъявил им пропуск.

– Я вас поздравляю, – сказал он сержанту.

– С чем, господин начальник полиции?

– С тем, как вы обеспечиваете охрану.

– Спасибо, – ответил сержант, расцветая, он так и не понял иронии.

– Зайдите только вы, я вас подожду в коридоре.

Лишь теперь начальник полиции приметил, что Монтальбано белый как мел и лоб у него взмок от пота.

– Боже, Монтальбано, что с вами? Вы плохо себя чувствуете?

– Чувствую я себя прекрасно, – ответил ему комиссар, сцепив зубы.

А на самом-то деле врал безбожно, ему было плохо до ужаса. На покойников он плевать хотел, мог рядом спать, понарошке делить с ними хлеб-соль или играть в дурака, или там в очко, и никакого они впечатления на него не производили, а вот умирающие как раз наоборот, они вызывали у него испарину, руки принимались трястись, он весь холодел, и под ложечкой делалось пусто, будто дыра образовывалась.

Под прикрывавшей его простынкой, тело Тано показалось ему укоротившимся, уменьшившимся по сравнению с тем, каким он его помнил. Руки лежали по бокам, правая толсто забинтована. Из носа, теперь почти прозрачного, тянулись кислородные трубки, лицо казалось ненастоящим, как у восковой куклы. Побеждая возникшее у него желание сбежать, комиссар взял металлический стул, сел рядом с умирающим, который не открывал глаз, будто спал.

– Тано? Тано? Это комиссар Монтальбано.

Реакция была незамедлительной. Тано распахнул глаза, вскинулся, как будто пытался приподняться на койке, – сильный рывок, без сомнения продиктованный инстинктом зверя, которого давно неотступно преследуют. Потом его глаза остановились на комиссаре, напряжение тела, видимо, ослабло.

– Вы хотели со мной говорить?

Тано утвердительно кивнул и попытался улыбнуться. Говорил он очень медленно, с большим трудом.

– Меня все равно столкнули с дороги.

Он имел в виду разговор, который у них был в домике, и Монтальбано не нашелся, что ответить.

– Придвиньтесь, прошу.

Монтальбано поднялся со стула, нагнулся к нему.

– Еще.

Комиссар нагнулся так низко, что касался ухом рта Тано, его обжигающее дыхание вызвало чувство отвращения. И тогда Тано сказал ему все, что собирался сказать, в полном сознании и не сбиваясь. Но разговор его утомил, он снова сомкнул глаза, и Монтальбано замер

в недоумении, не зная, что ему делать: уйти или побыть тут еще чуть-чуть. Он решил сесть, и опять Тано произнес что-то коснеющим языком. Комиссар снова поднялся и склонился над умирающим.

– Что вы сказали?

– Боюся я.

Его мучил страх, и в положении, в каком он сейчас находился, ничто ему не возбраняло об этом говорить. Так это и есть жалость, этот внезапный прилив тепла, это сердечное движение, это щемящее чувство? Монтальбано положил руку Тано на лоб, непроизвольно переходя на «ты».

– Ничего, не стыдись признаться в этом. Может, потому-то ты и человек. Всем нам будет страшно в такую минуту. Прощай, Тано.

Он вышел быстрым шагом, закрыл за собой двери. Теперь в коридоре, кроме начальника полиции и агентов, были Де Доминичис и Шакитано. Они побежали ему навстречу.

– Что он сказал? – спросил с нетерпением Де Доминичис.

– Ничего, не получилось у него ничего мне сказать. Хотел, видимо, но был не в состоянии. Он умирает.

– Кто его знает? – сказал с сомнением Шакитано.

Монтальбано спокойно приставил ему раскрытую ладонь к груди и хорошенько его толкнул. Тот попятился, ошеломленный, на три шага.

– Стой там и не приближайся, – процедил комиссар сквозь зубы.

– Довольно, Монтальбано, – вмешался начальник полиции.

Де Доминичис, казалось, не придал значения этой стычке.

– Интересно, и что же такое он думал вам открыть? – не отступался он, пронизывая Монтальбано взглядом, в котором читалось: ой, врешь.

– Чтоб сделать вам приятное, попробую угадать, – нагло ответил Монтальбано.

Прежде чем покинуть больницу, в баре Монтальбано выпил двойное неразбавленное виски. Выехали в направлении Монтелузы, комиссар прикинул, что в полвосьмого он снова окажется в Вигате и, следовательно, успеет на встречу с Ингрид.

– Он ведь говорил, да? – спросил спокойно начальник полиции.

– Да.

– Что-то важное?

– На мой взгляд, да.

– Почему он выбрал именно вас?

– Он пообещал, что сделает мне персональный подарок за порядочность, которую я проявил по отношению к нему во всем этом деле.

– Я вас слушаю.

Монтальбано передал ему все, и под конец начальник полиции погрузился в задумчивость. Потом вздохнул:

– Займитесь этим всем вы с вашими людьми. Лучше, чтобы никто ничего не знал. Не должны знать даже в квестуре: вы же только что видели, «наседки» могут быть где угодно.

И опять на глазах погрузился в дурное настроение, которое было у него по пути туда.

– До чего мы докатились! – сказал он зло.

На середине пути зазвонил мобильник.

– Да? – ответил начальник полиции.

На другом конце сказали что-то короткое.

– Спасибо, – сказал начальник полиции. Потом обратился к комиссару: – Это был Де Доминичис. Любезно поставил меня в известность, что Тано скончался практически в ту самую минуту, когда мы выходили из больницы.

– Нужно, чтоб теперь они глядели в оба, – заметил Монтальбано.