Собака Раппопорта
Шрифт:
— Хомский, — Ватников церемонно кивнул братьям, нагнулся и потрепал неприятного пациента за плечо. — Просыпайтесь, Хомский. Вы меня звали, я пришел.
Было в его тоне нечто командорское, судьбоносное. Шутки с ним, с Ватниковым, бывали, между прочим, хороши до поры до времени. Озлившись и задавшись целью, он мог здорово напакостить, зацепиться за строчку в диагнозе и обеспечить неугодному долгие, многолетние собеседования с психиатрами. Даже Хомскому такая морока была ни к чему, хотя нельзя сказать, что его сильно пугали подобные перспективы. Больница не тюрьма, а от тюрьмы не зарекайся,
— Здравствуйте, — молвил он слабым голосом. — Голова очень болит. И подташнивает.
— Голова болит, — утвердительно кивнул Ватников, любивший при беседах с больными повторять их высказывания подобно эху. — Говорят, вы сильно ушиблись.
— Не то слово. Но мне с вами, доктор, надо потолковать кое о чем другом.
— Кое о чем другом. Изумительно. Я в вашем полном распоряжении.
— Не здесь, — Хомский измученно мотнул головой в сторону братьев.
Ватников несколько опешил:
— Но где же? Ведь вам, насколько я понимаю, положено лежать.
— Ничего… Не все же лежать, пролежни будут. Можно немножко посидеть в коридорчике…
Какое-то время психиатр колебался, не зная, как поступить в данном отдельном случае — пойти на поводу у больного или не ходить.
В итоге он рассудил, что коридорчик не помешает. Тем скорее утомится Хомский, если у него и вправду болит голова.
— Я к вашим услугам, — учтиво объявил Ватников, вставая со стула. Хомский, охая и кряхтя, начал садиться в постели; гримасы, которые он корчил, подразумевали неимоверную муку. Ватников неприязненно ждал, пока Хомский спустит на пол ноги с кривыми и желтыми, уже завернувшимися в трубочку когтями. Терпел, покуда тот чесался, отхаркивался, закатывал глаза.
6
В коридоре они присели на скамеечку под плакатом о профилактике простатита, который Васильев постоянно порывался снять, и где был изображен серый от ужаса человек, прикованный к пушечному ядру, каким-то чертом имевшему в себе признаки унитаза. Нарисованный доктор грозил пальцем, что не было пустой угрозой, ибо при этой болезни палец тот мог запросто примениться в ручном изучении прямой кишки.
Плакат повесил Прятов, намеревавшийся оживить унылые больничные будни. Он и в ординаторской развесил плакаты — против венерических болезней, против пьянства и бытового насилия в семье. Но с этими кошмарными картинами Васильев уже не мог мириться и ободрал их с мясом, не утруждаясь отколупыванием кнопок.
Один был про сифилис, назывался "В ночное". На нем изображалось развратное такси, а в такси, на переднем сиденье, затаилась ослепительная путана с кирпично-красной рожей. Ее зеленый глаз фантазией художника превратился в таксёрский зеленый огонек. Больше там ничего не было, и простор для выводов образовывался просто степной, лихая воля для разбойничьего воображения. Ясно было одно: такой зеленый глаз
Второй плакат посвящался СПИДу. Там тоже изображался какой-то купеческий разврат с участием заблудшей красавицы, а ниже шла подпись: "До СПИДанья!"
Эти плакаты Александр Павлович повесил один позади себя, а второй — перед собой.
Васильев, когда Прятов обнаружил исчезновение плакатов и явился к нему в кабинет весь расстроенный, только хмыкнул: "В ночное! Рожа такая поганая". И уткнулся в бумагу, и зашуршал скучным пером.
…Ватников в который раз покосился на пушечное ядро, отгоняя неприятные мысли о возрастных заболеваниях.
— Я вас слушаю, Хомский. Но должен предупредить вас: я человек когда мягкий, а когда и суровый, военной закалки, с Афганистаном за плечами. И если вы станете жаловаться на плохой сон, дурное настроение и общий упадок сил, то я попросту предложу вам прекратить пить овсянку и прочие вредные вещи, а вы на это никогда не согласитесь — я правильно говорю?
Во всем поведении Хомского, минуту назад умиравшего, появилась азартная живость. В последний раз такое лицо было у него, когда он расследовал для отделения исчезновение двух простыней и наволочки.
— Доктор, — сказал он мягко. — Я не стану жаловаться. Мне нужна ваша помощь. Мы, — он обвел рукой коридор, — люди бесправные, нам к докторам ходу нет…
— Позвольте, — Ватников обычно никого не перебивал, так как психиатру важно услышать побольше — вдруг да сболтнет человек про чертей. Но здесь он изменил профессии, великодушно рассмеялся: — Все доктора, и я в том числе, готовы вам помогать денно и нощно…
— Я не о том… Не могу же я заявиться в ординаторскую и учинить допрос Александру Павловичу…
— Допрос? Почему — допрос?
Хомский отчаянно вздохнул и признался:
— Я, доктор, занимаюсь убийством нашего товарища…
Какое-то время Ватников молча смотрел на него. Потом медленно проговорил:
— Значит, ваше сотрясение мозга…
Тот улыбнулся тонко, в меру умения:
— Элементарно, доктор Ватников! Но это исключительно между нами… Если что, я пойду в отрицаловку.
Теперь на лице психиатра возник неподдельный интерес, сугубо профессиональный.
— Так-так. Очень хорошо. И вам понадобился я? Вы хорошо подумали, прежде чем ко мне обратиться?
— Ну да. Мне нужно, чтобы вы стали, как говорится, моими глазами и ушами. Тайным помощником. Разведчиком в стане врага.
Глаза у Хомского были мутные, с красными прожилками, а из ушей несло адской скверной. Содрогнувшись от предложенной роли, Ватников молвил:
— Вы что же — считаете, будто я соглашусь…
Сказанное не укладывалось у него в голове. Безумец с посттравматическим, да еще и алкогольным изменением личности берет в подручные психиатра, человека с высшим образованием. Но почему? Вырисовывался полный анекдот.
Хомский кивнул:
— А я со своей стороны обещаю держать вас в курсе всего, что узнаю. От соседей. От сестер…
Ватников по-прежнему ничего не понимал, но решил до поры не показывать этого.
— И у вас уже имеются соображения?
— Имеются, имеются. Это доктор наш убил, Александр Павлович.